Крик души, или Никогда не бывшая твоей

– Странный вопрос. Странно спрашивать, зачем человеку окна, из которых идет дневной свет. Господи, как же здесь страшно! Похоже на тюрьму.

– Милая, да ты просто никогда не сидела в тюрьме! Если хочешь, могу устроить. Это не сложно. Пара пустяков. Нет ничего легче, чем посадить человека в тюрьму, а особенно в такой стране, как наша, где у человека нет вообще никаких прав. Хочешь, я тебя обвиню в смерти моей жены? Хочешь, скажу, что ты ее застрелила?

– Что?!

– Что слышала. Тогда не рыпайся и делай все, что я тебе говорю. Ложись на живот или на бок.

Шприц, который держал Яков, был уже совсем близко, но я не двигалась и в упор смотрела на мужчину, с которым так некстати свела меня судьба. Яков не стал больше ждать и воткнул мне шприц прямо в здоровую ногу. Я вскрикнула, но уже в следующее мгновение мне вдруг стало спокойно, все безразлично – хорошо. Яков аккуратно положил меня на кровать и прикрыл одеялом.

– Уйти она собралась… – ворчал Яков, и мне казалось, что говорит он откуда-то издалека, хоть был совсем рядом. – Твоя одежда была в крови. Вера Анисимовна сожгла ее в камине. На тебе одни трусы и бинты. И куда ты собралась в таком виде?!

Я улыбнулась и пыталась поднять голову, чтобы посмотреть, во что я одета, но у меня ничего не получилось. Я вдруг подумала, что я почти голая перед незнакомым мужчиной и что этому мужчине совсем не нужна моя нагота. А еще я подумала о джинсовом костюме, который сожгла Вера Анисимовна, о том, что этот костюм я должна вернуть Галине, ведь я обещала. Увижу ли я теперь Галину? Если и увижу, то когда?

Моя голова тяжелела с каждой минутой, глаза слипались. Тело становилось легким, почти невесомым, но самое странное – мне захотелось любви. Постыдной, неприличной любви. Прямо как тогда, ночью, на капоте Сашиного «мерседеса»… Ночь, лес и два совокупляющихся тела…

– Яков… Яков… – позвала я и почувствовала, как пересохли мои губы. Еще немного, и я уже не смогу издать ни единого звука. – Яков, останься со мной… Если бы ты знал, как я хочу тебя…

Яков устало улыбнулся и вышел из комнаты, громко хлопнув при этом дверью.

– Дурак, – с трудом простонала я. – Какой же дурак! Его женщина хочет, а он ушел. Вот и пойди пойми этих мужиков…

Мне снился Александр, то, как он лихорадочно меня раздевал. Как закрыл мой рот поцелуем. Его руки нежно касались моего тела, двигаясь все ниже и ниже… Он ласкал меня, и я чувствовала сладкое возбуждение, оно разливалось по всему телу… Мы двигались с ним в одном ритме, пока не произошел мощный одновременный взрыв, который бросил нас в пучину мощного экстаза. Я полулежала на капоте «мерседеса». Сашка тяжело дышал и все еще сжимал меня в своих объятиях. Он не желал отпускать меня и мысленно молил о том, чтобы это блаженство длилось вечно. А я… Я чувствовала не испытанную ранее невесомость и никак не могла поверить, что тело другого человека способно приносить такую неописуемую радость. Затем мы опять приникли друг к другу, и на этот раз мне было еще лучше. Я занималась любовью и думала о том, что мы совершенно чужие и очень разные. Этот мужчина не принадлежит мне, а я не принадлежу ему. Наверное, вообще крайне редко бывает, чтобы мужчина принадлежал только одной женщине, а женщина принадлежала только одному мужчине. Я для него просто очередная победа на любовном фронте, впрочем, как и он для меня… Возможно, мы никогда больше не увидимся, останутся только воспоминания. Господи, и кто только придумал эти воспоминания, кто их только придумал! Воспоминания от слова «помнить», а помнить можно как хорошее, так и плохое… Но это будут очень хорошие воспоминания, потому что мне было очень хорошо.

Глава 8

Прошел ровно месяц.

Целый месяц я ни разу не выходила из комнаты, в которой не было окон, и ни разу не видела Якова. Я общалась только с вежливой и заботливой Верой Анисимовной, которая делала мне перевязки и подкармливала всякими печеными вкусностями. Мы подолгу беседовали о моей прошлой жизни, но как только доходили до того момента, как я приехала покорять Москву, беседа прекращалась. Я упорно повторяла, что ничего не помню. Со временем домработница безоговорочно поверила в мою амнезию. Она рассказала, что Яков Владимирович похоронил жену, что ему тяжело, он очень страдает.

Сказать, что мне было в этой комнате плохо, – значит ничего не сказать. Меня кормили, за мной ухаживали, мне давали свежие газеты и самые модные женские журналы, но… в этой комнате не было окон.

Временами на меня нападала хандра, я плакала, опускались руки. Вера Анисимовна уговаривала меня не расстраиваться, дождаться суда, уверяла, что после суда меня сразу отпустят на волю.

Время шло медленно. Каждый день тянулся долго-долго. Меня по-прежнему держали в комнате без окон в ожидании какого-то непонятного суда…

Порой мне казалось, что я нахожусь в этой комнате уже год, что никакого суда и вовсе не будет, что впереди нет никакого просвета. В один из таких унылых, ничем не примечательных дней в комнату вошла домработница с какой-то одеждой в руках и с тревогой посмотрела на меня: