Крик коростеля

— Молодая, да если еще в красе!.. М-мм… такая всегда диковата, вроде сиамской кошки: гладь осторожно, а то поцарапает… Возьми вот ее, медведицу! Я к ней спьяну однажды нахрапом (мужик у нее утонул), так она меня за нахрап как вдоль спины звезданет ладошкой, так я и дышать перестал. Глаза закатил, думал, выпадут… Начал осадой брать, обхождением. И пошло! Теперь готова сама на меня каждый день вешаться! Готова мой дом начать по бревешкам раскатывать, чтобы заново собирать. На все готова, лишь бы со мной! Видал, как зазывала?

Кашель забрал Ивана Демьяныча. Откашлявшись, продолжал разговор на сладкую тему.

— Ну, снюхались с ней, схлестнулись… У меня мотоцикл свой, я в лес по твердым тропинкам езжу. И она запросилась — охота, мол, ей по мягкому мху походить. Увез… Походили и всякое разное… Чувствую, что я прямо-таки на глазах таю, испаряюсь будто — так она меня измучила! Обоймет — дух захватывает, пятки леденеют. А она все свое… Ну я ей: стой, Марья, не шевелись, я, мол, сейчас. А сам трык мотоцикл, вскочил на седло и уехал… Думал — убьет от обиды, даже прятался от нее, как дезертир какой… А повстречались опять — улыбается, ласковая. Только пожаловалась, что идти далеко было, ноги отбила…

Смеялся Федор Ильич. На него глядя, или сам по себе, смеялся Иван Демьяныч. И чувствуя, что рассказ его нравится Синебрюхову, продолжал:

— А в постели с ней — как в бане! — Нитягин провел языком по губам, как бы слизывая с них жар и сухость. — Тобой, то есть вот мною… будто веником парится. Не поверишь, она тому мужику своему в пылу что-то там повредила — к врачу возили. Вот приголубила! Я каждый раз боюсь, что и мне она какой-нибудь вред причинит.

Они подошли к строениям. Во дворе крепкого дома, у верстака, прискакивал на одной здоровой ноге, а на другой деревянной мужичок, замухрышистый с виду, лысый, как набалдашник у трости, одетый в серенький пиджачок. Строгал он прогонистую сосновую доску. Издали пахло смолистой сухой стружкой.

— Крупеня, Осип Кузьмич, — шепнул Нитягин, наклоняясь к Федору Ильичу. — Ногу на лесоповале когда-то давно ему вдрызг раздробило — отнять пришлось. С тех пор он базистом все. Натуральный, скажу, мошенник!

— А ты с ним дружишь!

— Нужда и выгода. Я ведь тоже мошенник. Небольшой и открытый. А открытый, считай, покорный. А покорную голову не секут и не рубят.

— Все равно как-то знаешь…

— Ты говоришь — даровое беру. А почему его, даровое, не взять-то? Ну, раз оно даровое, раз его охраняют плохо? Будешь дурак, если случай такой проморгаешь. С весны и до ледостава я тонны три топлива-то сверх отпущенного сжигаю. Переведи на рубли и сразу почувствуешь легкость в кармане. А для них, для нефтебазистов, эти три тонны — тьфу! Вытяжные отверстия «испаряют» куда побольше!

Крупеня перестал строгать доску, сел на чурбан, выставил деревяшку. Лицо у него было не то заспанное, не то неумытое. Черные глаза смотрели одновременно пронзительно и боязненно, воровато. Посиневший мясистый нос выдавал пристрастие Осипа Кузьмича к горячительным напиткам.

— Здорово были, Осип Кузьмич! — приветствовал его Нитягин.

— Здорово, коли не шутишь! — Крупеня чиркнул спичку и прижег папиросу.

— Какие могут быть шутки, Осип Кузьмич! Вот друг давнишний меня навестил лет десять не виделись. Ты думаешь, он простой какой? Нет. Инженер мели-оратор, в степи землю роет. А так — нашенский, здешний, нарымский чалдон, только убеглый.

Синебрюхов усмехался и молчал.

— Собрались-то далече? — поинтересовался Крупеня.

— За карасями. Туда, где ты еще не был. Выручай-ка!

— У тебя с каждым годом жор на бензин возрастает. — Крупеня протяжно вздохнул, выпустил дым.

— Не скупись. Удачно скатаем — не обделю.

— Мы платежеспособные, — решил вступить в разговор Федор Ильич.

— Какие-какие? — лукавенько приморгнул Крупеня.

— Мы можем купить. Деньги есть, — пояснил Синебрюхов.

— Оставь себе, — ответил Крупеня на слова инженера-мелиоратора и нахмурился, сдавил пальцами лоб. — У нас с бакенщиком своя статья расчетов.

И задумался. И сказал:

— Карасей ты ешь сам, да Марью не обдели. А мне принеси носатых. Скоро гости большие будут. — Глаза его умаслились, а потом в них отразился испуг, или тень испуга. — Ревизоры приехать должны…

— Будут носатые! — твердо пообещал Нитягин.

— Слов больше нет… Вон видишь бочку у изгороди? Бери шланг, соси и наливай. Человеку надежному разве чего пожалеешь!

Налили бензину, тут же разбавили в нужной пропорции маслом, перемешали. Иван Демьяныч сунул руку за пазуху, достал из кармана брезентухи бутылку «пшеничной».

— Это ты кстати догадался! — оживился Крупеня и опять надавил виски пальцами. — А я-то подумал, что ты «натощак» пришел. Предусмотрел. Молоток! — Осип Кузьмич потер прилежно нос кулаком. — Недомогаю сегодня…

— Будто вчера домогал! — с издевочкой засмеялся Нитягин. — Твои болезни мне наперед знакомы.

Осип Кузьмич покостылял в сенцы за кружкой, прихватил заодно желтый большой огурец с проваленными боками, отдал его Нитягину, а сам выпил налитое не морщась, как пьют воду или какой-нибудь квас.

— Господи! Благодать, — выдохнул он. — Роса небесная!