Крик коростеля

Тетеркин, как тогда Троицын, пожелал перво-наперво осмотреть пшенкинскую усадьбу и бор. Осмотрел, похвалил лесника за размах и ухватку, посетовал, что у него вот нет дачи и отпуска он проводит чаще всего на дикой природе: охотится и рыбачит.

— А вы пожелайте да и постройте себе теремок неподалеку от нас! — сказал Пшенкин с таким бравым видом, как будто он все смог сделать в одно мановение руки: и землю нарезать, и лес подвезти, только берись за топор, пилу и хозяйничай. — Вон там, на горе, профессор-физик один строил дачу. Поначалу он крепко меня обхаживал. То дай ему то, то другое. На дню по семь раз забегал! А как выстроился, так больше не ходит ко мне.

— Зазнался? — спросил Тетеркин.

— Да так получается…

— И чем же вы помогали ему? — продолжал любопытствовать доктор.

— Да всем, почитай! — Автоном Панфилыч в сердцах рубанул по траве каблуком. — И деляну ему отводил на порубку осинника, и привязку к местности через одного человека помогал делать. Участочек профессору я застолбил — загляденье!

— Как же вам удалось «застолбить», когда здесь не строятся без специального разрешения? — заметил полковник Троицын. — Насколько я знаю, земля тут принадлежит гослесфонду.

— Все это так, — плавно повел рукой Пшенкин, — но были бы мы с вами раньше знакомы, вы бы у нас и построились, товарищ полковник! А не там — за полсотни верст!

— Едва ли… Каким же образом? — усмехнулся Троицын.

— А самым простым и построились бы! — Автоном Панфилыч утопил руки в карманах форменных брюк, нашаривал что-то там и самодовольно посмеивался. — Прирезали бы восьмушку земли к сельсоветским владениям, а с сельсоветом-то вам проще пареной репы было б договориться… Конечно, не без моего опять же участия!

— Как просто, оказывается, можно сложный вопрос перевести на нормальный деловой язык, — в задумчивости сказал полковник. — Но при такой-то «святой простоте» к двухтысячному году и кедрового бора здесь не останется. И прирезать будет нечего! Смотрите, подлеса нигде не видно — все любителями природы вытаптывается. Старые кедры каждый год буря ломает десятками. О посадках, возобновлении надо бы думать, а не о том, где кому прирезать участки разными хитрыми способами.

Троицын, говоря так, не мог скрыть своей неприязни к Автоному Панфилычу.

— На наш с вами век солнца хватит, — отвечал потускневший Пшенкин, вынимая руки из карманов стремительным жестом. Таким стремительным, будто его хотели ударить и он должен был защищаться. — Нам ли горевать! По золоту ходим…

— Да, по нынешним временам, когда в городе воздух пропылен и загазован, укромные заповедные уголки, подобные этому, цены не имеют, — включился опять в разговор доктор Тетеркин, внимательно все это время слушавший Автонома Панфилыча. — Живи себе здесь припеваючи, как выражались в старину наши бабушки, дыши озоном, смотри пейзажи, трудись в полную силушку… У здешнего населения нервы должны быть крепкими, точно канаты, а аппетит и здоровье — отменные, а чувства — возвышенные… Вот какие у вас, Автоном Панфилыч, чувства сейчас?

— У меня? — замешкался Пшенкин.

Тетеркин резко оборотился к нему и хотел своим цепким, проникающим взглядом поймать его ускользнувший взгляд.

— У меня?.. — Автоном Панфилыч поперхнулся словом, как хлебной крошкой.

— У вас! У вас! — надавил голосом доктор Тетеркин. — Что вы испытываете, живя здесь, под кедрами?

— Счастье! — Автоном Панфилыч по-петушиному вытянул шею и минуты две раскатывался всепобеждающим хохотом.

Глаза его жарко умаслились, он их тер и давил казанками сжатых в кулак пальцев. Шея у Пшенкина натужно краснела.

— Настроение — оно по погоде, — продолжал он лукаво, избегая прямого взгляда доктора. — По погоде же и себе интерес выбираешь. В ненастье — на рюмку взглянешь, душа размягчится. В стужу — опять на нее же, родимую! Да и балалайку в руки, частушку гаркнешь! Я этих частушек — тьму знаю. И все — с картинками! Некоторые меня специально послушать из города приезжают. Даже записывают, а потом у себя в компаниях поют. Интересно! Выходит, я с разных сторон людям нужен… Эх, частушки! Натянешь струну потуже, ударишь с размаху и чувствуешь, как грудь и вширь и ввысь раздается. Тогда самое время в пляс! Аж пол проломить охота!

— А перетянутая-то струна, бывает, рвется, — задумчиво как-то сказал Тетеркин.

— Это — чувствовать надо! — не дал себе замешкаться Пшенкин. — Рвалась, случалось, и у меня. Раз чуть мне гляделку не выстегнула…

Но Автоном Панфилыч как ни старался держаться веселым и бодреньким, а все больше сникал и тускнел…

* * *

Чай пить уселись под яблоней-дичкой. Автоном Панфилыч кинулся было в дом за графинчиком, но Тетеркин и Троицын, к невыразимому огорчению хозяина и хозяйки, от вина отказались.

— Чай! А за чаем — дело, — сказал доктор Тетеркин. — Истина все же лежит не на дне стакана.

Угощали гостей вареньями, сдобой и яйцами всмятку. За столом оказался и Олег Петрович. Представляя Карамышева гостям, Автоном Панфилыч наговорил о нем кучу похвальных слов. Уж он и встает с петухами, и от рюмки открещивается, и днями строчит на машинке, как дятел, лишь трескоток стоит.