Крик коростеля

Карамышев снисходительно улыбался, вертел в руках чайную ложку, ожидая, что Пшенкин иссякнет, оставит его в покое. Но того как прорвало.

— Писать книги — особое разумение требуется, — толковал упоенно Автоном Панфилыч. — Погляжу, как это он, каторжник добровольный, денно и нощно сопит над бумагой, так и подумаю: лучше с голоду помереть, чем эдак маять себя. Мытарствует он в своем ремесле, ох мытарствует! Бумагу рвет! Бумагу жгет! С бумаги же гонорар ему надобно взять… Жди год, жди три, жди десять лет, когда из листочков-то этих, из тонких страничек, кирпич складут да картонными корками обошьют! Эх деньжонки-деньжоночки! Не деньги, что у бабушки, а деньги, что в запазушке…

— А вдруг — не пустяк труд писательский, а? — насмешливо насупил брови доктор Тетеркин и подмигнул Карамышеву.

Олег Петрович усмехался: ему было сегодня весело.

— Ждать больно долго, вот я об чем, — поскреб в затылке Автоном Панфилыч. — Да хотя… было бы укушено — посинеет! Так я слышал от умных людей. А для нашего умишку и этого лишку….

— Посинеет, коли укусят! — спросил, рассмеявшись, Карамышев.

— Как пить дать! — зашелся своим заученным смехом Пшенкин. — В детстве меня медвежонок хватал за руку, так вся кисть синевой затекла.

— А откуда вам, Автоном Панфилыч, о писательских муках известно? — спросил полковник Троицын.

— Да разговаривают промежду собой умные люди, а мы слушаем, в клубочек сматываем, — многозначительно отвечал Пшенкин. — Застревает и в наших навозных мозгах умное слово, не все просыпается мимо… Кто пашет и сеет, тот вправе и урожай ждать… Подскажите, Олег Петрович, как это там у Некрасова?..

— Что именно-то? — наморщил лоб Карамышев. — Это, наверно, «Сейте разумное, доброе, вечное…»

— Истинный бог! Точка в точку вы вспомнили! — обрадовался Автоном Панфилыч. — Была передача по телевизору, вспоминали поэта Некрасова…

— А все-таки как обстоят наши дела на фронте отечественной литературы? — живо спросил Карамышева полковник Троицын.

— Фронт большой, схваток, побед, поражений немало, и для полного обозрения ратного поля нужен маршальский взгляд. А я в этой армии — рядовой.

Случайные, праздные разговоры о литературе Олегу Петровичу всегда были не по душе. И встреч легковесных читательских он не любил.

Полковник Троицын, видимо, это почувствовал. Вопросов более не последовало…

* * *

Чаепитие в Петушках подходило к концу. Фелисата Григорьевна сидела все время как на иголках, не спуская с доктора Тетеркина воспаленных и жадных глаз. Одному Автоному Панфилычу было известно, что она плохо спала и эту и прошлую ночь, вся истерзалась надеждой, сомнениями. Она не была до конца уверена, что из этой затеи выйдет что-нибудь путное.

Заботы, печали о сыне оставили на лице ее свой безжалостный след.

— Ну, славно попили чайку мы на свежем воздухе! — отрадно вздохнул доктор Тетеркин, вынимая из кармана светлый платок. — Благодарим хозяев за угощение.

Тетеркину было жарко и хорошо. На младенчески розовой лысине прилег от капелек пота нежный, реденький пух. Доктор приложил платок к шее, ко лбу, к темени и, склонив на грудь голову, задумался. Доктор знал, зачем он едет в Петушки, знал, чего от него здесь хотят, а именно — сделки с совестью. Но на это Тетеркин не пошел бы ни за какие блага…

У него были почти двадцать лет безупречной службы на военно-медицинском факультете. За долгие годы он перевидел всего — и подлинные человеческие муки, тяжкие, неизлечимые заболевания нервов, и обман, притворство. Приходилось удивляться, до какой степени может упасть иной «мелкотравчатый»! Готов чуть ли не рожу на лоскутки искромсать, исцарапать, готов косоротым ходить всю жизнь, по-собачьи согласен лаять, только бы выдали справку на инвалидность, признали ни к какой службе не годным, да еще и платили сполна!

Накануне Тетеркину позвонил полковник Троицын, давний его приятель, и с ходу спросил:

«Ты в своей практике имел дело с лунатиками? Или как там они у вас именуются?»

«Лунатизм — это то же, что сомнамбулизм. А что? Есть пациент у тебя? Давай сюда — можем его освидетельствовать».

«Да, нужна твоя помощь. У нас один призывник из предстоящего пополнения лунатизмом страдает. Необходимо понаблюдать его в домашних условиях. А ночи стоят как раз подходящие — теплые, лунные. В такие ночи приятно не только на чердаках, сеновалах спать, но и ходить по крышам».

«А что ты там улыбаешься? И тон у тебя игриво-шутливый… Был твой призывник на комиссии-то?»

«Был. И не раз. К строю признали годным».

«Ей-богу, тут что-то не чисто, полковник! Комиссия не могла такой экземпляр пропустить, тем более знаешь, что лунатизм — болезнь все-таки редкая. Циркачеством здесь не попахивает?»

«Чем, чем? Не понял…»

«Циркачеством, говорю! — прокричал в трубку Тетеркин, думая, что Троицын в самом деле его не расслышал. — Канатоходец, похоже, у вас объявился, а не лунатик!»

Полковник посмеивался на той стороне провода.