Крик коростеля

Ника провалялся на койке до самого вечера. Он спал бы еще, но подступивший голод забеспокоил его. Подушка казалась ему уже не мягкой, а каменной, до рубцов надавила швом ухо и щеку. Потянулся, покашлял, присел к столу. Налил чаю, достал из потертого портфеля копченую колбасу, яйца вкрутую, сушки, конфеты. Нарезанный черный хлеб вытряхнул из полиэтиленового кулька на бумажку, предложил разделить с ним трапезу. Поколебавшись, Гена с Павлухой взяли по дольке колбасы, по ломтику ржаного хлеба. Старший Ондатр от угощения отказался.

— Нос воротишь? — потянул на него косым взглядом Фролкин, сморщился, будто чихнуть собрался.

— Что-то не хочется. — Александр Константинович зевнул так сильно, что за ушами щелкнуло.

— Как знаешь, — буркнул Ника и принялся за еду, почмокивая и почавкивая. — На реке у меня всегда жор.

— У тебя и на Любку одно время был жор, — уел Бобров, потянул шумно воздух ноздрями и посмотрел на Нику красноречивым взглядом.

Но Фролкин не подал виду, продолжал ужевывать колбасу.

Дождь не переставал, сумерки наступали быстрее обычного. На «Гарпуне» приказано было остаться Павлухе Сандаеву, остальные распределились так: Ника в одиночку на лодке огибает остров, а с противоположной стороны заходят в нерестовую протоку Бобров и Пронькин. Таким порядком и двинулись.

На входе в протоку Александр Константинович выжал газ до предела. «Казанка» задрала нос и понеслась с предельной скоростью. Старший Ондатр любил быстроту, неожиданность. Через короткое время вдалеке замаячила чья-то лодка. Пронькин вскричал:

— Видишь?

— Да! Кажется, наши кадры! Сейчас начнется знакомое: смажут пятки и будут выбрасывать за борт рыбу!

Капитан-инспектор пригнулся, сел боком, чтобы не парусить слишком своим широким, массивным телом. Пронькин, как обычно в таких случаях, лег на дно лодки.

А замеченная моторка тоже уже неслась во весь опор, убегала. Но скоро стало заметно, что она бежит тише из-за перегруженности. В ней маячили два человека в тяжелых намокших дождевиках, да и улов, видать, был немалый.

Когда расстояние значительно сократилось, Бобров дал предупредительную ракету. Двое в лодке панически заметались, однако не сбавили скорости. Бобров пустил еще две ракеты. И тут воровские рыбаки «заработали»: один мешок полетел в реку, другой. Бобров осадил свою лодку, а Пронькин перегнувшись за борт, подобрал бумажную тару — полунамкоший мешок, в каких возят почту. В нем осталось четыре стерлядки и кострючок в четверть длиной.

Браконьеры тем временем успели оторваться от погони, но вдруг неожиданно их судно остановилось. Настигнув воровских рыбаков, Бобров ахнул: перед ним были знакомые лица — Абрамцев и Смагин.

— Не может быть! — проговорил Старший Ондатр, поднимаясь в рост. — Уму не постижимо! Что ж это вы Глушакова забыли взять? Неужели он струсил, а вам — трын-трава?

— У Сидора Ивановича насморк случился, — сдавленно рассмеялся Абрамцев.

— А может, медвежья болезнь? — Бобров рассерженно сплюнул. — Не могу понять, что у вас за натура. Нойманы с поличным, возбуждается уголовное дело, а им на все начхать! Зачем столько рыбы выбросили?

— Потому что вещественное доказательство, — ответил с растяжкой Смагин, и темные глаза его жестко блеснули в сырой сумеречности.

— Расточительно стерлядь на мусор переводить, — заметил Бобров.

— Куда деваться, — сказал Смагин. — Если бы мы не знали, что почем…

Смагин и Абрамцев сидели друг против друга. Их разделял капроновый невод с застрявшими в нем рыбешками. Бобров выпутал еще трех стерлядей, передал Пронькину со словами:

— Присоедини к тем, что к мешку прильнули.

— Семь всего, — сказал Пронькин.

— С кострючком — восемь. А в двух-то мешках штук до ста было, а?

— Не считали, — Смагин словно цедил сквозь зубы. В густоте сумерек смуглое лицо его еще более потемнело. Казалось, он каменел лицом.

— Невод у вас большой, ячея мелкая. — Старший Ондатр помедлил. — Подходящая снасть для хапового лова! Вон еще щук да язей наворочали сколько! В центнер не уложить.

— Пуда четыре — не больше, — подал голос Абрамцев. — Это мои ящики. Я их давно вымерил…

— Хорошо. С ваших слов эту цифру — шестьдесят килограммов — я заношу в протокол. Кострючка и шесть стерлядок тоже. В совокупности набегает приличная сумма иска. — Бобров, прикрывшись полой плаща от моросящего дождика, записывал. Пронькин светил ему карманным фонариком. — Так, так… И все же ответьте мне, неразумному: что вас опять потянуло на браконьерство?

— Дождливая ночь, — отрешенно ответил Смагин.

Старший Ондатр хмыкнул.

— Помните, в прошлом году мужика с заимки судили за лося? Когда спросили его, какие он сделал выводы, что он на это сказал? Пойду, говорит, убью еще двух лосей, мясо продам и штраф покрою! Похожи вы на того мужика! Только наглее его и хитрее. Суда над вами не было еще, а вы уж издержки покрыть торопитесь!

— Мы рыбу ловим себе и не торгуем, — проговорил Смагин.

— Хапаете! — Бобров так надавил ручкой, что прорвал бумагу. — Да, хапаете! Без стыда и совести. Мы-де тут власть и закон, нам можно. Нет, врете! И вам нельзя. Вам-то в первую голову!