Криминалистика по пятницам [litres]

— Все это хорошо, а что по нападениям на девочек? — я лихорадочно перебирала рассыпающиеся бумажки.

— Сейчас расскажу, подожди. Все по порядку. Дали ему тогда четыре года, вот приговор. — Он протянул руку через мое плечо и ловко выхватил из груды документов несколько листочков папиросной бумаги, на которых до повсеместного распространения множительной техники печатали копии приговоров: из тонкой папиросной бумаги в каретку пишущей машинки влезало больше закладок, чем из обычной. А копий требовалось несколько — осужденному, потерпевшему, прокурору, адвокату и на всякий случай. А судьи до появления компьютеров вообще писали от руки, даже многостраничные приговоры по многотомным делам, и машинистки потом, чертыхаясь, разбирали судейские каракули.

Я мельком просмотрела приговор, которым была осуждена за хищение группа из шестерых работников аэропорта, в их числе двадцатишестилетний механик Николаев, он получил меньше всех, четыре года. Вытащив из груды бумаг справку о судимости Николаева, я убедилась, что срок наказания до конца он не досидел, вышел через два с половиной года, в 1978 году. Следующий срок он получил в 1980 году, за убийство сожительницы и хранение огнестрельного оружия.

Ага, вот это уже интереснее, чем даже остроумные кражи пассажирских ценностей: ему вменялось убийство Артемьевой Ольги Стефановны, 1951 года рождения, в квартире по месту их совместного жительства, с особой жестокостью — в присутствии их общего малолетнего сына Олега, 1975 года рождения, с последующим расчленением трупа (отчленением головы). Однако осужден он был не за убийство при отягчающих обстоятельствах, за что мог огрести до пятнадцати лет либо смертную казнь, а за простое убийство (от трех до десяти лет); суд переквалифицировал его действия со статьи 102 на статью 103 действовавшего тогда кодекса, посчитав, что Николаев не осознавал, что малолетний ребенок наблюдает за его действиями, и не желал причинить ему особые мучения и страдания, убивая мать на его глазах. И, кроме того, расчленение трупа, расцененное следствием как глумление над убитой, что также являлось основанием для квалификации убийства как совершенного с особой жестокостью, суд оценил как меры, предпринятые для сокрытия трупа, и квалифицирующий признак особой жестокости отпал. Итог: восемь лет, и двое маленьких детей-сирот — пяти лет и совсем крошка, годовалый, 1979 года рождения. Мать их была убита, а в браке с ней Николаев не состоял и детей на себя не оформлял; так что их, скорее всего, отправили в детский дом, и следы их потерялись.

— Вот тогда же, — рассказывал Синцов, — его подозревали в совершении серии нападений на девочек. Посмотри, Маша, там под приговором справка розыска. Три эпизода, преступник выслеживал школьниц, старшеклассниц, убеждался, что они открывали дверь своим ключом, через некоторое время звонил в дверь, спрашивал, не живут ли там Николаевы…

— А почему спрашивал именно про Николаевых? — спросил Горчаков, просматривая те бумаги, с которыми я уже ознакомилась и отложила в сторону.

— Ты не понимаешь, что ли, Леша? — удивилась я. — Его же фамилия тоже Николаев. Если вдруг его кто-то поймает у входа в квартиру незнакомой девочки, легко отговориться, что он якобы родственников ищет; покажет паспорт, и все.

— Да? — Горчаков отложил бумаги и внимательно на меня посмотрел. — Если следовать твоей логике, то фамилия вашего Скромника тоже Николаев.

Мы с Синцовым переглянулись.

— Леша, ты хочешь сказать, что это сын Механа? — дрожащим голосом спросила я.

— По крайней мере, я бы рассматривал такой вариант, — кивнул Горчаков.

— О господи! А где же их теперь искать, детей этих?

— Для начала не забудьте, что Николаев их отцом зарегистрирован не был, они записаны были на фамилию матери — Артемьева, — остудил нас Синцов.

— А в детском доме им фамилию не меняли? — задумалась я.

— С какой стати? — возразил Синцов. — Это найденышам придумывают имя, а раз уж оно уже есть и в документы записано, то зачем? Вот если только их усыновили…

— Ладно, разберемся. Андрюша, давай дальше про девочек, — попросила я, и Синцов продолжил:

— Значит, так. Некий преступник входил в квартиры за девочками, используя фамилию Николаев, просил карандаш, написать записку, потом просил воды попить, потом доставал нож, угрожая им, связывал девочку, завязывал ей глаза, требовал сказать, где лежат деньги и ценности. Совершал изнасилование связанной девочки и исчезал. Причем потерпевшие не могли понять, когда он умудряется забрать ценности: он от них не отходил, все время был рядом с девочками.

— Наш-то Скромник — еще гуманист, — проворчал Горчаков.

Синцов кивнул.