Криминалистика по пятницам [litres]

Да, похоже, сердце не обманывало старого вора. Вернувшись в Питер, я получила от мужчин исчерпывающий отчет о проведенных изысканиях. Никаких следов Механа после его триумфального условно-досрочного освобождения не нашлось. Направлен он был в Новгородскую область, там должен был встать на учет, но так и не встал. Синцову удалось отыскать одного из ветеранов «кемеровского» преступного сообщества, совершенно опустившегося инвалида, — одного из тех, кто приезжал выкупать Николаева с зоны за вагон муки. В том же году, во время ожесточенной битвы за право контроля над загородным вещевым рынком его прошило автоматной очередью; спасти-то его спасли, но пришлось ампутировать правую руку и ногу выше колена. Первое время соратники по борьбе еще помнили его, подкидывали кое-что на лечение, но постепенно их самих поубивали или пересажали, и помощи ждать стало неоткуда. Никому не нужный человеческий обрубок гнил в нищете — сначала в своей нажитой неправедными трудами квартире в хорошем доме, пока его не выкинули оттуда представители «новой волны», специализирующиеся на выморочной недвижимости; потом в страшной коммуналке за рынком, где коротали тяжкий век такие же убогие и увечные, как он. Потом и на эту площадь кто-то позарился, и он вообще оказался в ночлежке, что, в общем-то, было для него большой удачей. Рассудок у него уже помутился, он ничего не помнил, только хрипел что-то невнятное и ругался, при этом в ходе общения мочился под себя. Но на кличку «Механ» у него, видимо, срабатывал условный рефлекс, потому что он начинал ругаться громче и отчетливей.

Провозившись с ним полдня, умирая от испарений мочи, тошнотворного дыхания бывшего бандита и одурев от бессвязного бреда, изрыгаемого им, Синцов подвел итог встречи: еще находясь в колонии, Механ предпринимал попытки найти детей. Как он это делал, осталось тайной, поскольку оперчасть колонии об этих его телодвижениях ничего не знала, и к адвокату он с просьбами помочь не обращался. Но, видимо, что-то узнать ему все же удалось, потому что, выйдя за ворота колонии, он отметил с друзьями освобождение в той самой гостинице, где останавливалась и я, а потом отпросился по личным делам. Сел в машину, которую соратники подогнали к воротам колонии и уехал, куда — никто не знал. И больше о нем ни слуху ни духу. Равно как и о машине — новенькой девятой модели «жигулей» темно-зеленого цвета, которая в те смутные времена для советского человека равнялась «мерседесу». Братва поискала немного машину и водителя своими силами, но не нашла, а потом и свои проблемы навалились, и про Механа потихоньку забыли.

К моему возвращению, для очистки совести, Андрей убедился, что Николаев Алексей Гаврилович не выезжал за рубеж за время, прошедшее с момента освобождения, и не проходил ни по каким эмвэдэшным учетам ни в Санкт-Петербурге, ни в Ленинградской области, ни в Новгороде и окрестностях. Да, в общем, это было простой формальностью, потому что никто из нас не сомневался: Механа нет в живых. И почему-то нам всем казалось, что его обезглавленный труп покоится на дне какой-нибудь речки, несущей свои воды в направлении от Питера к Новгороду.

При этом со мной случилось то, чего раньше никогда не бывало: я перестала разгадывать эту шараду. Я выполняла необходимые следственные действия, даже не пытаясь угадать, какая развязка нас ожидает. Словно читая запутанный детективный роман, я бросила попытки угадать, чем он кончится, а просто хотела дочитать до конца и узнать разгадку от автора. Или даже нет: я уже не хотела узнать разгадку. Тот, кто мучил девочек в восьмидесятом году, мертв, с вероятностью 99,9 %; тот, кто нападал на девочек в наши дни, тоже мертв. Какие еще детали этой печальной истории мне надо узнать, чтобы еще долго не иметь покоя?

Я готова уже была тихо прекратить дела о нападениях на девочек, по совету прокурора — без установления личности виновного. Я уже и так знала (разве что документы об этом не могла приложить к делу), что это — старший сын Николаева Алексея Гавриловича, Олег, унаследовавший от папы преступные наклонности. Вот пусть после этого скептики кидают камни в Чезаре Ломброзо и его теорию прирожденного преступника. Психологически я смирилась также с перспективой тихого приостановления дела об убийстве этого самого Олега, поскольку мне почему-то вдруг стало неинтересно, кто убил его. Убили, отрезали ему голову, сожгли паяльником причинное место — так и надо ему, и нечего дожидаться, пока маньяк умрет тихой смертью, а уж в мирах посмертия ему воздастся.