Криминалистика по пятницам [litres]

— Машунь, все-таки колоть, тем более опытных змеев, — не барское это дело. Надо было мне ехать, — тихо ответил Синцов и сжал мою руку в знак поддержки, показывая, что он понимает мои рефлексии, но все будет в порядке.

Мы столько раз вместе работали, что научились понимать друг друга без слов, только по взглядам или жестам, таким, как это дружеское пожатие. Я кивнула в ответ и прислонилась к его плечу. Мы сидели рядом на заднем сиденье «Волги»; начальник УФСБ встретился со мной глазами в зеркале заднего вида и тут же отвел глаза. Мы-то с Андреем понимали наши дружеские прикосновения правильно, а вот у него не было сомнений, что мы с Синцовым — любовники и в командировку приехали вместе, чтобы тут на просторе оторваться. А Мамонт — так, для прикрытия блуда. Как все-таки люди стандартно мыслят!

Вагончик возле забора колонии был тих и темен. Старый, седенький Мамонт, наверное, дремал там, на топчанчике под лысым розовым одеяльцем, и видел сны про Колыму. Мы с Андреем, правда, по дороге несколько скорректировали свои планы; начальник УФСБ из машины позвонил домой начальнику колонии, и тот спустя полчаса явился пред наши очи, щурясь со сна и позевывая, но зато при полном параде, в кителе и фуражке. Нас провели на территорию учреждения; словно из-под земли, перед начальником вырос ДПНК и глазами спросил, чего мы изволим.

— Корзуна найди, — коротко распорядился тот. И пояснил нам: — Начальника спецчасти поднимем. Посмотрите все, что вам нужно.

Нужно нам было личное дело Мамонта; не уверена, что мы с Андреем могли вот так запросто посмотреть любой документ из числа хранящихся в спецчасти колонии, без всякого запроса (ну конечно, я забыла взять в командировку бланки прокуратуры, и про себя кляла свою рассеянность последними словами), но присутствие начальника ФСБ решало все вопросы и отпирало все двери. На самом деле я уже давно поняла, что рожать, причесываться и расследовать преступления надо только по знакомству.

Еще один разбуженный сотрудник колонии, мрачный и зевающий, но тоже при параде, открыл спецчасть и нашел там личное дело осужденного Голубичина. Естественно, на нем имелась красная полоса из угла в угол по диагонали — «склонен к побегу». Оно шелестело перед нами тонюсенькой папиросной бумагой приговоров, перемежавшихся пожелтевшими справками, текст которых был нацарапан перышком, обмакнутым в лиловые чернила.

— Откуда в личном деле старые приговоры? — удивленно спросил начальник УФСБ заспанного и от этого злого начальника спецчасти, заглянув в бумаги через плечо Синцова.

Начальник спецчасти пожал плечами. Опера в тюрьмах и колониях обычно не запрашивают копии приговоров по старым делам, они им не нужны, ограничиваются справками о судимости. Подняли дежурного опера. Тот пришел еще более злой и заспанный, чем все остальные (видимо, это была очень тихая, образцовая колония, где вся администрация по ночам могла спать спокойно в самом прямом смысле), и нервно пояснил, что был запрос с воли, по поводу подельника Голубичина. В 1980 году опер из питерского главка просил разговорить Мамонта на предмет его отношений с расстрелянным подельником и его семьей, где остался ребенок. Поскольку этого ребенка, на тот момент уже трицатилетнего, имевшего своих детей, подозревали в каких-то странных разбоях пополам с изнасилованием.

— И что? — пытливо спросил начальник УФСБ. Он уже вовсю включился в наше расследование, листал дело, активно задавал вопросы, вообще царил.

— И ничего. Это же Мамонт, — отозвался оперативник. — Он как кот Баюн, сказки рассказывать будет, хоть тыщу и одну ночь, сам устанешь слушать, а по делу ни звука.

Я полистала приговор от 1950 года: да, исполнителем убийства охранника назывался Николаев, но приговор содержал подробное обоснование вины Голубичина в организации этого убийства. Как установлено было судом, это он, Голубичин, придумал, как убить охранника и открыть себе путь из колонии. Ох, как лукавил седенький старичок, утверждая, что на его руках, авторитетного щипача, нет человеческой крови!