Криминалистика по пятницам [litres]

Под руководством Мамонта, который всегда любил читать, и как-то в камере, за неимением более веселого чтения, заглянул в учебник анатомии, они со знанием дела отрезали убитому голову и руки — чтобы его не смогли опознать, поздно ночью упаковали труп в покрывало, сделав узел, отдельно в коробку сложили отчлененные части, на тачке отвезли к водоему по дороге на Пушкин и, натолкав в узел камней, сбросили на дно. Голову и кисти рук сожгли там же, разведя костер. Под утро к огню подошли погреться милиционеры, патрулировавшие у совхоза. Посидели вместе с ними, пожаловались на совхозный свинарник, отравлявший местность отходами жизнедеятельности скота, даже не поняв, что тошнотворный запах исходит не от свинарника, а от костра, в котором сгорели человеческие останки. И ушли. Впрочем, Мамонт всегда знал, что делать, и место для костра неподалеку от вонючего свинарника выбрал не случайно.

К удивлению Алексея, все эти приключения его не шокировали. Он спокойно перенес и убийство на его глазах, и свое участие в расчленении трупа, и последующее сокрытие. А болтовня с милиционерами над кострищем, в котором догорали куски трупа, взболтала его кровь с таким количеством адреналина, что голова еще долго кружилась при воспоминаниях, и нутро требовало — «Еще!»

В 1972 году Мамонта поймали на краже, дали восемь лет, с учетом прошлых заслуг признали особо опасным рецидивистом. Алексей добросовестно слал ему посылки, но на свидание ни разу не приехал. Да его бы и не пустили — по документам они никакими родственниками не были. Ему, вообще-то, было не до того: они в аэропорту наконец развернулись с хищениями. Да еще он нашел девчонку, красивую и покорную, готовую на все, стал жить с ней. Его преступная деятельность продолжалась четыре года, Ольга все знала, но ее устраивало, что ее Леша то шикарный мех кидал ей на плечи, то дефицитные импортные туфли приносил, как раз ее размера, то баночку икры или коробку конфет. Все это было недоступно прочим людям, и она начинала чувствовать себя избранной. И прощала ему даже вспыльчивый нрав и рукоприкладство. И то, что он терпеть не мог животных, вешал кошек на деревьях и пинал старух, болтавшихся по двору общежития.

В 1975 году у нее родился сын, Олежка, но Николаев так и не отвел ее в ЗАГС. Ей пришлось, глотая слезы унижения, записать сына на свою фамилию. И практически сразу — в начале 1976 года — она осталась одна, с новорожденным ребенком на руках: члены преступной группы, лишившись пригляда опытного Мамонта, оборзели, прокололись, пожадничав, и всех замели. Ольгу выставили из семейного общежития прямо в день ареста Алексея. Еще хорошо, что ее пустила жить к себе в «хрущевку» ее старенькая бабушка.

Николаеву дали четыре года. Он вернулся из мест лишения свободы досрочно, не досидев полутора лет. Характер его, и до того несладкий, теперь стал просто невыносимым. Но при всем этом он мог, если хотел, производить впечатление воспитанного и мягкого человека. Вернулся он как раз к смерти Ольгиной бабушки, которая перед этим только успела прописать Ольгу вместе с ребенком. В восьмидесятом году у них родился второй сын. Поскольку всю беременность Ольга ходила с синяками и неоднократно проводила холодные ночи, притулившись на чердачной площадке в одном халатике на голое тело, стоило чем-то прогневать сожителя, — врачи прогнозировали ребенку проблемы с развитием.

Все эти и последующие события мы восстановили частично со слов Мамонта, частично — из показаний и записей старого участкового, которого Синцов разыскал на пенсии. Тот прекрасно помнил Механа и его несчастную семью: сколько раз сердобольные соседи ему жаловались на скандалиста, и он приходил водворять Ольгу на ее собственную жилплощадь. Но потом плюнул и перестал: Ольга ни разу не написала заявление на мужа, который вообще присутствовал там на птичьих правах; ранее судимый, в канун Олимпиады, он тут же вылетел бы из города на сто первый километр, появись у участкового на столе хоть одна бумажка с кляузой. Соседи тоже отказывались оставлять письменные свидетельства своего негодования, откровенно боялись «тюремщика».

В восьмидесятом году освободился и Мамонт, не поехал в Новгород, куда получил направление, а явился в Питер и снял комнату неподалеку от места, где жил Алексей с Ольгой и детьми. Старого зэка обуревала жажда деятельности. Он сам не был желанным гостем у Алексея, Ольга его на дух не переносила, поэтому чаще они встречались у него, а не у Алексея дома. Идя к нему, Алексей брал с собой старшего сына, Олежку, и мальчик прикипел к деду.