Криминальные романы и повести. Книги 1-12

— Скорее — уважаю, — серьёзно сказал Скворцов-Шанявский и обратился ко всем: — Представляете, был я недавно в командировке. Сунулся в гостиницу — мест конечно же нет. И каким образом, вы думаете, мне удалось заполучить номер?

— За соответствующую купюру, вложенную в паспорт? — высказал предположение Великанов.

— Нет.

— Флакон французских духов? — выдвинул свою версию Глеб.

— Эка невидаль! — хмыкнул профессор. — Ладно, не буду дальше интриговать. За бутылку облепихового масла! Тут же выделили «люкс»! Спасибо, Стёпа надоумил и снабдил поллитровкой столь дефицитного продукта.

— Так вы можете достать? — вдруг загорелся Алик, обращаясь к толстяку.

— Сколько надо? — охотно откликнулся тот.

— Не знаю… Ну, бутылку-две, — сказал Еремеев. — Для сынишки. Врачи рекомендуют.

— Милый, — засмеялся Скворцов-Шанявский, — Степан Архипович ворочает тоннами! Причём маслице отменное! Частник делает.

— Вам, Алик, я презентую троечку бутылок. Качество гарантирую. Потому как отдельные типы мухлюют, подмешивают всякую дрянь, — сказал Степан Архипович.

Еремеев не знал, как и благодарить гостя.

Зашли в парную. В ней было все как надо: и шайки с водой, и полки из липы, и берёзовые веники. Аромат стоял удивительный — с мёдом и пряными травами.

Феодот Несторович залез на самый верх, где погорячее, и буквально блаженствовал, когда его принялся охаживать веником глухонемой родственник. Остальные гости лупцевали друг друга.

— Хорошо-то как, ах, хорошо! — стонал Решилин. — Знаете, как раньше банщики говорили: ваш пот, наши старанья!

— Слышь, Стёпа, потей! — продолжал подтрунивать над толстяком профессор. — Глядишь — десять кило долой! Тогда сможешь усыновить какую-нибудь сироту. А то куда свою мошну девать будешь?

— При чем тут усыновить? — не понял приятеля «король», кряхтя под ударами веника, которым ловко орудовал Алик, отрабатывая, видимо, обещанное масло.

— А при том. В Австралии, например, очень толстым людям отказывают в усыновлении, — пояснил Скворцов-Шанявский. — Дело в том, что чрезмерная полнота указывает на возможное нездоровье человека.

— У нас не Австралия, — откликнулся Степан Архипович. И блаженно заметил: — Да, кто придумал баньку, тому нужно памятник поставить. Словно десять лет сбрасываешь с плеч!

— Это ещё древние римляне поняли, — сказал Глеб. — Их знаменитый врач Гелен рекомендовал париться. Особенно старикам, у которых с возрастом кожа становится плотной, поры сужаются, а это затрудняет потоотделение. Вот баня и помогает порам открыться… Между прочим, встречая друг друга на улице, римляне говорили: «Как потеешь?»

— Русские тоже оценили баню по заслугам, — раздался сверху голос Решилина. — Когда хан Батый впервые увидел её, спросил у своего толмача, что это такое. Тот ответил, что, мол, русские моются в бане горячей водой и квасом, бьют себя берёзовым веником, затем окунаются в прорубь. Оттого они такие сильные… Для здоровья, конечно, это первое дело.

— Вон Суворов хиляк был от рождения, — снова проявил свои познания Ярцев. — А баней закалил себя.

— Ну а финны вообще свою сауну считают панацеей от всех болезней, — сказал Великанов. — Я там снимался в одном фильме, видел. Почти в каждом доме своя сауна. Они так и говорят: сауной может пользоваться каждый, кто способен до неё дойти.

Напарившись, хозяин и гости выбегали во двор и бросались в прудик. Затем все, укутанные в полотенца, уселись за стол в чайной. Еремеев достал из холодильника западногерманское пиво в банках и блюдо варёных раков.

Вкусы разделились: Решилин, Скворцов-Шанявский и «облепиховый король» предпочли чай, остальные с удовольствием пили пиво. Хозяин снова включил магнитофонную запись. Все тот же певец затянул:

От звонка до звонка я свой срок отсидел, Отмотал по таёжным делянкам Снег щипал мне лицо, ветер вальсы мне пел Мы с судьбою играли в орлянку.

— Алик, дорогой, — не выдержал Скворцов-Шанявский, — что у тебя за вкус!

У остальных гостей тоже были кислые лица.

— Понял, Валерий Платонович, понял! — остановил запись Еремеев и начал манипулировать кнопками.

В баню ворвалась бодрая мелодия с одесским уклоном.

Решилин снисходительно улыбнулся, но Валерий Платонович морщился, как от зубной боли, и качал головой.

— И это вам не по душе, — огорчился Еремеев, останавливая музыку.

— «Тишина — лучшее, что я слышал», — с улыбкой произнёс Великанов. — Борис Пастернак.

— Да, — согласился профессор.

Раздался телефонный звонок.

— Уверен: Жоголь, — обрадовался Алик, снова нажимая какую-то кнопку. Из столешницы выдвинулся телефонный аппарат. Он взял трубку. — Слушаю… Наконец-то, Леонид Анисимович! — радостно проговорил Еремеев. Но постепенно его лицо становилось все озабоченнее, а когда разговор окончился, он и вовсе помрачнел. — Но вы уж так не расстраивайтесь. Может, обойдётся… Ладно, до свидания.

— Что случилось? — спросил Скворцов-Шанявский, когда Еремеев положил трубку.

— Не приедет. С Мишей, с сыном, какая-то беда стряслась, — ответил Алик. — Оставил жуткую записку… Словом, кошмар! С женой Леонида Анисимовича припадок, сейчас там врачи.

В комнате воцарилась тишина.