Криминальные романы и повести. Книги 1-12

«Во что я превратилась? — спрашивала она себя. — В тряпку, о которую вытирают ноги все, кому не лень… С Сергеем была — дрожала каждую минуту: прибьёт или нет… Вырвалась наконец в Москву. Какие мечты были! Стать певицей, зажить по-человечески… И вот стала… Валерий относится к ней хуже, чем к собаке. Хочет — приласкает, хочет — гонит прочь!»

Подушка стала мокрой от слез. Но желанное облегчение не наступало. Орыся вспомнила мужа Василя, вспомнила Димку и застонала от боли, стальным обручем сжавшей сердце.

«Так можно свихнуться!» — пронеслось у неё в голове.

Она встала, посмотрела в окно. Сквозь ветви деревьев светилась веранда хозяйского дома. Оттуда доносилась музыка.

Орыся проверила, хорошо ли заперта дверь, потом нашарила под кроватью заветный графинчик с «изабеллой», который прятала от Валерия Платоновича.

Вино становилось в последнее время её единственной отдушиной.

…Скворцов-Шанявский пришёл через час. Торкнувшись к Орысе и не получив ответа, он, поворчав, направился к себе. В отличие от неё, сваленной пьяным сном, профессор никак не мог заснуть. Несколько раз за ночь вставал, принимал лекарства: чай из хмеля и валерианку, как советуют в этом случае врачи, но ничего не помогало. Бессонница доводила до отчаяния, выматывала все нервы. Мысли, одна мрачней другой, сверлили мозг. Больше всего беспокоило то, что Орыся ходила в милицию.

«Дай бог, чтобы пронесло!» — молил судьбу профессор.

Забылся он только к утру и не слышал, как поднялась и ушла из дома Орыся.

А она отправилась к Эрику Бухарцеву, бывшему шофёру Скворцова-Шанявского. Мысль обратиться к нему возникла у Сторожук совершенно спонтанно. А может быть, потому, что с Эриком связывали её другие отношения, чем с иными приятелями профессора. В определённом смысле Бухарцев был Орысе многим обязан: вот уже сколько раз она давала приют его матери в своём трускавецком доме.

Услышав, что Сторожук нужны деньги, Эрик сказал:

— Не знаю, может, не поверишь, но нету. Позавчера продал золотишко, вчера — тоже. И все улетучилось как дым.

— Что же делать? — растерянно произнесла Орыся.

— Хочешь? — Бухарцев снял с пальца перстень. — Прилично дадут…

— А кому я его сбуду? — заколебалась Орыся.

— Есть один человечек. Надёжный. Правда, облапошивает, но не так все же, как Решилин.

— Можешь свести меня с тем человеком? — спросила Орыся, у которой возникла спасительная идея.

— Ради бога! — охотно согласился Бухарцев.

…Когда Валерий Платонович пробудился ото сна, — а это было около полудня, — Орыся выложила перед ним пятьдесят тысяч рублей.

— Откуда?.. Где взяла? — удивлённо и радостно спросил профессор.

— Представляешь, я действительно сумки перепутала. Деньги были не в индийской, а в той, под крокодилову кожу.

— Да? — подозрительно посмотрел на неё Валерий Платонович.

— А чего мне врать? — не моргнув глазом, ответила Орыся.

Скворцов-Шанявский побежал отдавать долг.

Леонид Анисимович был из тех людей, которые привыкли властвовать над обстоятельствами. Но в последнее время он почувствовал, что эта власть поколебалась. Положение, как говорится, уходило из-под его контроля. По нескольку раз на день Жоголь звонил в Москву. Вести становились все более тревожными. В гастрономе царила растерянность. Запаниковали даже те, в ком он был раньше абсолютно уверен. А записка сына хоть и несколько успокоила, но, с другой стороны, уколола больно и глубоко.

«Почему Михаил обращается в ней только к матери? — мучительно размышлял Леонид Анисимович. — Выходит, я для него не существую? А может, это сделано намеренно, с явной демонстрацией?»

Мысли о сыне были, пожалуй, даже невыносимей, чем тревога за положение в гастрономе. Бывали мгновения, когда он был готов кинуться в аэропорт и улететь домой.

Ничто не радовало Жоголя в Южноморске. Даже присутствие рядом Виктории. Её молодость и красота потеряли для него былую притягательность. Иногда он ловил себя на мысли, что она его раздражает. Если что-то и подогревало в Жоголе интерес к ней, так это ревность к Ярцеву. Но и ревность была какая-то вялая, вымороченная. Примитивное проявление чувства собственности: хоть костюм поношенный, но свой, видеть его на плечах другого не хотелось бы.

Сегодня у Жоголя была запланирована встреча с профессором, но тот после встряски, которую получил в результате пропажи денег, валялся в постели с давлением. Деться было некуда, одна дорожка — на пляж.

День выдался просто волшебный. В природе царствовали три цвета — золотистый, зелёный и голубой. Море было спокойным и прозрачным. Они пришли с Викторией на своё излюбленное место, недалеко от гостиницы «Интурист». Пляжем пользовались в основном тоже иностранцы. Здесь был буфет, где продавали на валюту пиво в банках, кока-колу, фигурное печенье. Жоголь с Викой пользовались его услугами.

Взяв лежак, Жоголь положил его у самой кромки воды и растянулся под мягким, ласкающим кожу солнцем. Он настроил транзистор на «Маяк» и весь отдался музыке.