Криминальные романы и повести. Книги 1-14

- Значит, у вас свое мнение на этот счет?

- У меня всегда свое мнение. А если слушать папу...

В этот момент в передней появляется Пирожков. Он в пижаме и домашних шлепанцах, редкие седые волосы взъерошены, очки перекосились на тонком носике, в пухлой руке зажата газета.

- Наденька, почему ты держишь гостя в передней? - сердито говорит он и оборачивается ко мне: - Извините, пожалуйста. Прошу.

Он распахивает дверь в комнату. Надя небрежно пожимает плечами и удаляется.

Мы с Пирожковым проходим в комнату, довольно уютно обставленную чешским гарнитуром, с новомодной хрустальной люстрой под потолком, и усаживаемся в низкие кресла возле круглого журнального столика.

- Так что случилось, Григорий Сергеевич? - спрашиваю я.

- Случилось то, что я и предполагал, - нервно отвечает Пирожков, и маленький носик под очками начинает белеть от волнения. - Этот человек опять позвонил.

Он снимает очки и, близоруко щурясь, торопливо протирает их огромным синим платком с красной каймой, потом снова водружает на место.

- И вы?..

- И я ему сказал, как мы условились. Что я согласен все сделать для этого самого гражданина.

- Прекрасно.

- Да?.. Вы полагаете, что это прекрасно?.. А если... Вы только представьте на минуту... - Пирожков нервно откашливается, и пухлые пальцы его начинают непроизвольно барабанить по подлокотнику кресла.

- Не надо ничего воображать, - мягко перебиваю я его. - Все будет так, как я вам обещал. Кстати, кто звонил?

- Все тот же хулиган.

- Он вам сказал, когда приедет этот деятель?

- Сказал, скоро. Вот и все. Жди тут, волнуйся... А знаете, - неуверенно произносит вдруг Пирожков, - я по тону его понял: этот негодяй доволен, что запугал меня и заставил капитулировать. Выполнил, значит, задание. И я позволил себе задать ему один вопрос.

- Какой вопрос? - настораживаюсь я.

- "Вы, - спрашиваю, - мне не будете больше звонить?" А он и говорит: "Я все, я уматываю, папаша, в город-маму. Фартовая командировочка отломилась. Адью, папаша. Теперь тебе сам позвонит, как приедет. А мы с тобой, папаша, увидимся, когда тебя подколоть надо будет. Или девку твою". Ну вы себе представляете? Я просто слово в слово все запомнил. Это ужас какой-то! И кто может послать этого хулигана в командировку, скажите мне?

Пирожков растерянно и тревожно смотрит на меня.

- В свое время все узнаем, - спокойно говорю я.

Но про себя я тоже недоумеваю. В самом деле, кто может послать в командировку этого типа? Уж не Зурих ли? И куда? "Город-мама" - это скорей всего Одесса. Опять Одесса!

- Пока же будем ждать звонка... Ивана Харитоновича, - добавляю я, ибо Зурих представился ему как Николов. - Кстати, я хочу вас попросить вот о чем Расскажите мне, Григорий Сергеевич, какие незаконные махинации совершал ваш бывший начальник Светозар Еремеевич Бурлаков. И вообще, что вы помните о его малопочтенных делах?

- Господи, ну зачем сейчас это ворошить? - жалобно говорит Пирожков. Уверяю вас, все сроки давности уже миновали.

- Не в этом дело, - мягко возражаю я. - Видите ли, Григорий Сергеевич, вот вы мне тогда сказали, что встретились с этим так называемым Иваном Харитоновичем - другим он представляется иначе - впервые, да?

- Ну конечно, боже мой!

- И ничего о нем не знаете?

- Да, да. Я же вам говорил.

- Ну вот. А Бурлаков, как мне кажется, знаком с ним давно и много чего о нем знает.

- Что вы говорите?! Он знает этого бандита?..

- Так мне кажется. Но чтобы заставить Бурлакова все рассказать, нам надо кое-что узнать о нем самом.

- Да, да... Я понимаю... понимаю... - в полной растерянности бормочет Пирожков.

Постепенно, однако, он приходит в себя, успокаивается и начинает рассказывать. Я вижу, он вполне искренне стремится мне помочь напасть на след человека, который причинил ему столько волнений и страхов. А заодно Пирожков дает выход своим давним и гневным чувствам по отношению к Бурлакову.

Всегда, знаете, в любом большом коллективе есть такой незаметный человечек, эдакий маленький-премаленький "винтик", который, однако же, все видит, от которого не очень-то даже и скрывают всякие там нечистоплотные делишки и секреты, иной раз даже используют на побегушках и для мелких услуг, считая его абсолютно бессловесным, сверхпреданным и к тому же недалеким. А человек этот, между прочим, имеет порой и душу, и голову, и свой взгляд на все, и, кстати, совесть тоже. Такой до поры до времени лишь оскорбленно молчит и то ли от страха, то ли от врожденной исполнительности делает все, что ему приказывают. И копится в его душе обида и негодование. И чувствует он, что не для побегушек и всяких там услуг создан, а может кое-что и побольше, позначительней сделать, может не на снисходительность, а на уважение рассчитывать. Но скромность, даже робость не позволяют ему заявить об этом. Однако стоит только измениться окружающему его нравственному, так сказать, климату, и человечек этот вдруг осознает себя человеком, получает возможность самоутвердиться и показать, чего он на самом деле стоит.