Криминальный талант

Машина вползла в темный двор старинных, дореволюционных домов. Впрочем, тесноватым он стал от толпившихся людей и еще двух милицейских машин. Первый признак, что дело серьезное.

Участковый инспектор открыл высокие дубовые двери и впустил нас в квартиру, расположенную в бельэтаже. Тлетворный дух, казалось, парализовал мое сознание.

— «Гнилушка», — проворчал Марк Григорьевич, судебно-медицинский эксперт.

Две комнаты, кухня, ванная и прихожая — все, видимо, просторное, говорю «видимо», потому что такие погромы на месте происшествия встречались редко. Белье, книги, бумаги, посуда выброшены из своих вместилищ — это бывает. Но разломаны стулья, разбиты шкафы, развинчены люстры и распороты диваны. Телевизор распотрошен. Обои сорваны. Цветы из горшков выдраны. Что же тут искали?

— За часик так не сработаешь, — сказал Леденцов.

— День трудились, — поддакнул Марк Григорьевич.

— Начните с окон, — попросил я эксперта-криминалиста, чтобы можно было их открыть и проветрить квартиру.

Черепки, лоскутья, щепки; сугробы вспоротых подушек и завалы одежды; груды мебельного лома и лохмы растерзанных книг… Боже, все это надо пересмотреть — по черепочку, по листику и по щепочке. Но потом. Сейчас я ходил по квартире, отыскивая главное — источник трупного смрада, из-за которого соседи и вызвали милицию.

— Здесь, — тихо сказал Леденцов.

Из-под сброшенного на ковер одеяла зловеще торчала нога в мужском ботинке. Криминалист защелкал фотоаппаратом. Леденцов осторожно, точно он боялся подложенной мины, потянул одеяло…

Темный студень вместо лица. Вспухшее туловище под пиджаком. И умопомрачительный запах. Труп ли это? А не то ли, что осталось от трупа?

— Я мало что вам скажу, — Марк Григорьевич надел резиновые перчатки.

— Хотя бы главное: естественная смерть или насильственная?

Какая, к черту, естественная, после такого разгромного обыска? Впрочем, человек мог умереть и от страха; бывали в моей практике такие случаи. Бывали и посложней: вор забрал кубышку с деньгами, а владелец с горя застрелился из охотничьего ружья.

— Очень жарко топят, и осень теплая, — объяснил Марк Григорьевич сильное разложение трупа.

Судмедэксперту сейчас не позавидуешь. Я-то могу отсидеться на расстоянии, записывая под диктовку, а ему работать с гнилым телом вплотную. Подсчитать бы, сколько пришлось мне повидать трупов за годы работы; вспомнить бы, какими они только не были… Вначале я боялся, что трупы будут сниться; с ума ведь сойдешь, привидься все эти расплющенные, раскромсанные и раздутые лица. Но трупы не снились, никогда, ни разу. Видимо, срабатывала какая-то психическая защита, когда сильный раздражитель, щадя сознание, напрочь затухает. Если уж говорить про чувства, то не эти разложившиеся трупы задевали мою душу, а другие, жизнь которых была только что прервана, и они лежали, будто уснули, и лишь тишина да ранка в груди или борозда на шее говорили о смерти.

Я взялся за составление протокола осмотра. И потекло время, когда занимался своим делом: эксперт-криминалист искал следы, судмедэксперт возился с трупом. Леденцов с сотрудниками бегали по дому, а я писал протокол, пытаясь из всего добытого сложить цельную картину преступления.

Ни подозрительных следов, ни перспективных отпечатков пальцев не обнаружилось. Впрочем, кто знает? Вот эта финская авторучка, чья она: хозяин обронил или преступник? Вписывать ее в протокол осмотра, как обнаруженную на месте преступления, или нет? Но если ее вписать, то надо перечислить и другие мелкие предметы, коих здесь сотни. Вот наполовину съеденное почерневшее яблоко… Выпало ли оно из раскуроченного серванта, вор ли кусал и оставил следы зубов?…

Уже за полночь начал я описание трупа. Одежда, поза, состояние волосяного покрова, костей, мягких тканей… Но меня интересовало другое, главное. Словно догадавшись, Марк Григорьевич сообщил:

— Кости черепа повреждены и основательно. Все остальное узнаю при вскрытии.

Он помолчал, тяжко работая пальцами. Я отвернулся, усилием воли подавляя зачатки тошнотворной волны в желудке.

— Кости черепа не только повреждены, но и раздроблены, — добавил судмедэксперт.

Значит, убийство. Я и не сомневался. Не выпало мне маленькой радости, бывавшей у следователей: человек, который числился в убитых, оказывается, умер своей смертью. Здесь эта надежда отпала.

Марк Григорьевич перевернул труп. Ковер, принимаемый мною за черный, потемнел от давно засохшей крови; лишь один его угол зеленел первозданно.

— Не нравится мне этот труп, — сказал я подошедшему Леденцову.

— Почему?

— Сам не знаю.

— Возьму соскобу крови с ковра, — решил Марк Григорьевич, услышав наш разговор.

Леденцов протянул мне паспорт. И я увидел на фотографии лицо того, кто лежал на ковре. Кожеваткин Матвей Семенович.

— И его жена, Клавдия Ивановна Кожеваткина. Оба пенсионеры, — объяснил Леденцов.

— Где она? — спросил я, потому что где он, было очевидно.

— Два месяца гостит у знакомых. Адрес известен.

— Немедленно доставить. Соседи что говорят?

— Дружная пара. Посторонних не видели, шума не слышали.