Криминальный талант

Кожеваткина вернулась с горой посуды. Я отнес это к ее импульсивности, что вообще с женщинами бывает: вспомнят и бегут. Но Клавдия Ивановна начала хлопотать вокруг нас. Рядом с моим протоколом появилась тарелка. Вторая тарелка оказалась перед Леденцовым. Были шумно высыпаны ложки с вилками. Хлеб в корзиночке. Блюдо с нарезанными помидорами. Селедочница, по-моему, с копченой скумбрией… Все это Кожеваткина делала истово и молча: рукава засучены, фартук вздыблен, седые волосы дрожат раздерганно.

Мы с Леденцовым переглянулись. Она это заметила.

— Пора обедать.

— Спасибо, Клавдия Ивановна, мы не будем, — поспешно сказал я.

— А вам и не предлагаю, — отрезала Кожеваткина.

Я сгреб протокол, и мы торопливо выкатились из-за стола. И встали посреди комнаты, не зная, что делать: уйти ли, на диван ли сесть? Разговор не окончен, протокол не подписан. Какой тут разговор с протоколом, когда хозяйке пора обедать?

Леденцов, хмуря белесые брови, показывал взглядом на стол. Сперва я подумал, что он желает отведать копченой скумбрии… Капитан, убедившись в моей несообразительности, показал два пальца. Я опять воззрился на тарелки, наконец-то разглядев, что стол накрывается на две персоны.

— Клавдия Ивановна, ждете гостя? — спросил я.

— А и жду.

— Кого, коли не секрет?

— Следователь, должон знать.

— Не догадываюсь, — я глянул на капитана, который тоже «должон» знать.

— Потому что в бога не веруете.

— Возможно, — согласился я покладисто.

— Где летом-то отдыхала… Мать прокляла сына-пьянчугу. Тот вскорости и помер. Три года минуло. А над могилой-то пьянчуги торчит рука. Раскопали. Покойник поднялся до самой поверхности и сидит. Мать-сыра земля проклятого не принимает. Пригласили мать. Та дала ему прощение и перекрестила. Сынок рассыпался в прах, приняла его сыра земля.

Кожсваткина резала хлеб. Мы смотрели, по-дурацки переминаясь у дивана. Вернее, переминался я, Леденцов же злобно шевелил реденькими усиками. Будь эта женщина обвиняемой, я непременно послал бы ее на психиатрическую экспертизу. Свидетелю же обычно веришь, как союзнику. Впрочем, в Кожеваткиной я усомнился еще на первом допросе, но пока она была единственным источником информации.

— Мать, кого ждешь? — Леденцов перестал дергать усиками.

— Товарищ в очках знает.

— Что знаю? — удивился я.

— Говорила в твоей келье-то.

— О чем?

— Как ворон сел мне на плечо.

— Говорили. Ну и что?

— Ворон-то прилетел, — с хитрой радостью сообщила Кожеваткина.

Мы, то есть я, старший следователь, младший советник юстиции, и старший оперуполномоченный уголовного розыска, капитан милиции, синхронно вскинули головы к потолку в поисках прилетевшего ворона. Его не было. Видимо, прилетал и улетел.

— И что ворон сказал? — поинтересовался я на всякий случай.

— Придет Матвей, придет.

— Так вы ждете мужа?

— Его, убиенного.

Мы с Леденцовым переглянулись — уже который раз. Капитан помял шляпу и повернулся к двери. Мне захотелось порвать протокол допроса и пустить клочки по ветру глупости. Кожеваткина достала из буфета графинчик и поставила рядом с тарелкой.

— Матвей любит наливочку.

— Сегодня придет? — усмехнулся Леденцов.

— Может, и не сегодня, но ждать надо каждодневно.

— Клавдия Ивановна, — сказал я серьезно, не считая возможным смеяться над больным человеком, — вы же знаете, что муж умер и похоронен.

— Умер его организм. А дух над планетой.

— Как это — над планетой? — тихо спросил я.

— В соитии со всеми умершими.

Мои ноги подкашивались медленно. Я опустился на диван. Сладкая догадка, подкосившая ноги, ударила в виски пьяной силой. Леденцов смотрел на меня, ничего не понимая. Я набрал воздуху и смело выдохнул:

— Планетарный дух?…

— А как же, — подтвердила она.

— Смиритский, — выдохнул я еще раз уже для Леденцова.

Капитан запустил руку в свою сумку и, пока моя заторможенная открытием голова соображала, достал фотографию Смиритского. Я хотел было шарахнуть его портфелем по руке, но не успел — фотография уже была перед глазами Кожеваткиной, единственная, без фотографий двух других лиц и без понятых. Он сорвал мне процессуальное опознание. Но в следующую секунду я уже забыл про все опознания, впившись взглядом в светлые глаза женщины.

— Он, ворон, — радостно подтвердила Кожеваткина.

— Муж придет зачем? — спросил Леденцов.

— Как зачем? Повидаться.

— И вы верите? — укорил я.

— Что, Кожеваткина умом помешалась? — взорвалась она. — Придет Матвей, придет! Ворон-то посолиднее вас будет, вместе взятых.

26

Может быть, права Кожеваткина: плох тот следователь, который не уповает на бога? Да разве я против него? Допустим, и бог есть, и рай, и ад… Но кто же в раю? Нет на земле безгрешных и достойных. Поэтому рай пустует — нет там никого. А кто в аду? Нет на земле людей, столько нагрешивших, чтобы вечно кипеть в геенне огненной, да и грехов, думаю, таких не существует. Поэтому пустота. Допустим, грешников на земле больше, чем святых. Но было бы крайне неприлично иметь набитый ад и пустующий рай. Короче, в загробном мире хоть шаром покати.

Зазвонил телефон. Я схватил трубку, будто она могла убежать:

— Да.