Крио

– Наше объединение Пресненских хлопчатобумажных фабрик, в общем, оправдало себя. Теперь прядильная, ткацкая и ситценабивная имеют 391 022 веретен, ткацких – 7 629 станков. Пропускная способность прядилен – 250 миллионов аршин, не хухры-мухры!

– Вы, товарищи, наверное, слышали, в СССР начались работы по омолаживанию, в Твери два профессора – Воскресенский и Успенский – уже омолодили двадцать семь человек. Замечен неудержимый рост волос на месте лысины, исчезновение морщин. И метод этот прост и доступен всем – перетягивание мошонки!

– Развертывать надо новые формы быта, товарищи! Молодежи, как партийной, так и беспартийной, в вопросах семьи и любви особенно туго приходится. С одной стороны мораль буржуазных бабушек; оступишься в другую – шлепнешься со всех четырех ног в расхлябанность, в распущенность, в Цветной бульвар, то есть опять в тот же ядовитый буржуазный навоз.

– Говорят, голод – лучший повар. Правда ли это, что повара нужны только буржуазии, а для рабочего человека всякая баба сумеет обед сготовить? Мы должны построить общественные столовые и заселить их лучшими поварами, которые знают желудочные потребности пролетариата лучше их самих!

Так, подавшись вперед своим жилистым телом, подробно, будто под микроскопом, рассматривал Стожаров любые аспекты жизни – о проделках иностранного капитала, об электрификации деревни, об американском Ку-клукс-клане, – и в доступной форме доносил их до слушателей.

– В нашем Рогожско-Симоновском районе уже шесть месяцев работает кружок «Муравей». Ребята с первого времени начали заниматься только футболом. Они не имели понятия, что такое кружок «Муравей». Но после двух занятий, а также бесед ребята поняли муравьиные задачи, начали усиленно заниматься учебой и техникой, а футбол оставили в стороне.

– В заключение речи скажу о радио. Никаким Жюль Вернам, никаким научным мечтателям и утопистам не рисовалось ничего подобного. Радио расточает радость, пронизанную солнечными лучами человеческого гения, изобретательность которого не знает преград и границ! Радио – величайшее чудо нашего века, и вместе с тем это чудо так мало по размерам, что радиоприемник весь помещается в жилетный карман!

XII съезду от имени рабочих фабрики «Техноткань» Стожаров преподнес в дар клеенку о четырех углах, по углам – украшенные виньетками портреты Троцкого, Зиновьева, Рыкова и Калинина, а в центре – Ленин. Клеенку эту всем съездом решили переслать Владимиру Ильичу с пожеланиями скорейшего выздоровления.

До самых до краев сундук Стожарова наполнен мандатами на съезды Советов и съезды Компартии, записками от Клары Цеткин, Семашко, М.И. и Д.И. Ульяновых, совместными фотографиями с Куйбышевым, Орджоникидзе, Калининым, Ворошиловым, Буденным…

Он представительствовал, возглавлял, воодушевлял, с его молниеносными переездами, горячечными речами, фанфарами тут же отдаваемых распоряжений, ролью постоянного электризатора – всюду Макар был на переднем крае… и перехлестывал через этот край.

В разгар внутрипартийной борьбы он весело пошутил над Сталиным и Троцким, что те только усы друг на друга топорщат, а об Ильиче забыли. Приключилось это на той самой XIII партконференции, где зачитывали Завещание, в котором Ленин называет Сталина грубым, авторитарным, злоупотребляющим властью и требует его смещения с поста генсека. Да и другие партийцы разобраны по косточкам, будто просвечены жестким рентгеном.

Первый год без вождя, но тело его поблизости, в дощатом мавзолее, вот он, рукой подать, а дух незримо витал над партконференцией, озадаченной ленинскими характеристиками не в бровь, а в глаз, и в конечном итоге скрывшей содержание документа от съезда.

– Я готов уйти, раз Ильич так хотел, – сказал Иосиф, – голосуйте, если найдете вежливее меня, уйду не раздумывая.

Макар Стожаров поднял свою решающую руку за отстранение, но не оказался в большинстве.

Иона к наступающей смерти относился вдумчиво и свято, все пытался переживать в безбрежности бытия, где великие эпохи и миры – лишь пузырьки на поверхности океана, возможно, даже репетировал свой уход, погружался в запредельные пространства, пытался ознакомиться с обстановкой, налаживал связи. Во снах уже являлись Ионе Зюся с Дорой, ласковые и печальные, какими он их никогда не видел и не помнил… Позвольте в моем рассказе оставить их в довоенном Витебске, исполненными надежд увидеть своего мальчика в этой жизни, только не описывать последних дней узников Витебского гетто; в братской могиле среди тысяч других Juden в Духовском овраге остались они лежать, прижавшись друг к другу.

Когда Иону привозили с химиотерапии, в палате его обычно поджидала Стеша с клюквенным морсом.

– Ну как? – спрашивала она.

– Сказочно, – отвечал ей Иона. – Зажмуришься – и наблюдаешь бурю чувств в огромном пространстве. Бурю! Красок и цветов.

Стеша рассказывала ему новости, читала стихи.