Крио

– Ты вот что, – сказала она Стеше, – ты сюда больше не ходи, – и взгляд ее уперся куда-то в угол. – Ваших никого нет. И нечего тебе здесь делать.

Мы остолбенели. Стоим – в руках у нас авоськи с продуктами. Пол-литра. С улицы снег в подъезд заметает метель. И никто не спрашивает, какую редиску я больше люблю, тертую со сметаной или порезанную ломтями.

– Это всё мне досталось, – произнесла Зоя с торжеством в голосе, занимая позиции. – А ты можешь взять себе вот этот сундук, чтоб он мне глаза не мозолил. Пока я его не вытащила и не сожгла во дворе.

Не стоило, наверное, так себя держать, но это понимание доступно лишь избранным. Мы поцеловали порог и вышли на улицу. Даже на меня напал столбняк от мысли, что мы никогда уж не приедем сюда, не увидим Макара с Иларией. Если бы они знали, какую гадюку пригрели на своей груди!

Ярик побежал за местным ковбоем Джоном. А мы со Стешей поймали на станции «газик», подъехали к дому – ясно помню адрес: поселок Старых Большевиков, улица Ленгника, дом 11, квартира 1.

Ярик и Джон схватились за круглые бронзовые ручки потрепанного сундука и… не смогли оторвать его от земли. Позвали водителя, здорового такого мужчину, пузатого даже. Сундук и с места не сдвинулся. Уже и Стеша взялась за кольцо. И Зоя пришла на подмогу.

Сундук стоял как влитой. Никакими домкратами невозможно было поднять эти сокровища, спрессованные Макаром в монолит. Ладно, Стеша позвонила друзьям детства, с кем она вместе отдыхала здесь в пионерлагере «Старый большевик» и в одноименной футбольной команде бегала заворотным хавом, защищала ворота, когда вратарь подвернул ногу – сражаясь против пионерлагеря «Счастливое детство». Большинство тех разгоряченных футболистов не вернулись с войны.

Зато вратарь Имбовиц немедленно явился на Стешин зов и немалую дружину вывел из домов по соседству. Все они были молодцы, здоровяки, выкованные войной стальные характеры, хотя и вели порой бурную и шероховатую жизнь, на счет «раз-два – взяли!» сделали рывок. И многострадальный сундук, заякоренный Макаром в гостиной, торжественно поплыл по нашим родным пенатам, незыблемо храня в себе монотонный благовест заводов, паровозов и пароходов, тоскливые басовитые гудки и пронзительные сирены, прорезавшие тишину минута в минуту по часам московского почтамта, рыдание медных труб и флейт, скорбь сынов угнетенного Востока, плач сотен миллионов колониальных рабов, оленных чукчей, ламутов и кагиров, делякинцев и якутов, кочующих по тундрам Ледовитого океана и по рекам Колыме, Индигирке и устьям Яны и Лены, переживание острой боли утраты китайской молодежью, профессорами Института высших еврейских знаний, а также рабочими первой госфабрики часов «Новь» и Бабаевской шоколадной фабрики.

Не опираясь ни на что, в подвешенном состоянии, он выплыл на улицу под голые черные яблоневые ветки, вплыл в автомобиль и опустился около сиденья. Все облегченно вздохнули, вытерли лоб рукавом.

Там же откупорили «Столичную», Зоя принесла стаканы. Ей тоже налили. Взрослые выпили, не чокаясь, светлой памяти Макара.

Уезжая, Стеша поклонилась дому и саду, остывшему очагу и крыльцу, на котором Стожаров обычно сидел по утрам на солнце, наслаждаясь любимой едой – гороховым супом. Под конец он дочиста вылизывал свою чашку, отставлял ее в сторону, и вид у него был свежий и довольный.

Долгую Стешину жизнь сундук Макара простоял у нее на балконе. Его засыпала пурга, поливали дожди, нещадно палило солнце, однако нигде ни чернила не расплылись, ничего, содержимое сундука идеально сохранилось у Стеши, столь чуткой к родным теням и к движению мировой истории. Возможно, в нем чудилась ей надежда того единения в свете, по которому мы всегда тоскуем.

Поэтому, когда и моя Стеша, следуя за своими праотцами, вернулась Домой в Запредельное, – сундук сам собой перебрался ко мне на балкон.

Отныне я – потомственная хранительница этого клада.

Так вот, мои предки могут быть спокойны, отдыхая в Чистых Землях Бхути, ибо я обещаю хранить его до своего последнего вздоха.

Когда же пробьет урочный час (о дух метаморфозы, придай мне легкость странника, затягивающего свой дорожный мешок, в то время когда за окном начинает разливаться едва уловимая заря), – на смертном одре объявлю я со всей торжественностью мою последнюю волю (без этого выбросят, непременно выбросят!), чтобы мои потомки хранили в веках сундук Макара – кто сколько сдюжит.

Чем черт не шутит, вдруг все-таки настанет светлое завтра, где люди в своих безмятежных скитаниях наткнутся на этот наш потрепанный морскими штормами и житейскими бурями сундук, безумно намагниченный мистерией бытия. Какой они испытают ожог от соприкосновения с его содержимым. Их ужас охватит священный, как если бы там лежал шип из тернового венца Иисуса и кусок скатерти, покрывавший стол Тайной вечери.