Крио

День, когда Иону погрузили в дьюар, был по-осеннему прохладным и ослепительно ярким, небо голубело до рези в глазах, но солнце не согревало воздух. После полудня стало еще холоднее, на небе образовались странные облака, слоеные, серебристые снизу, они заволокли небесный купол, и земля погрузилась в сумрак. Температура падала с такой скоростью, что все вокруг не успевали даже накинуть пальто, замотаться шарфом или нахлобучить шапку, прохожие разжигали костры прямо на улицах, тянули замерзшие руки к огню. Но огонь быстро гас: не от ветра – от недостатка кислорода. Тротуары, стены домов, крыши, деревья обрастали сияющими кристаллами, те, кто не успевали укрыться в жилищах, падали бездыханными на землю, сливаясь с ней, одеваясь кристаллической массой. Кремлевские стены разрисовало морозными узорами, стрелки курантов застыли около двух часов дня, курсанты с винтовками, стоявшие у ворот, оцепенели, скованные льдом, как соляные столбы. Поодаль сидела дворняга, кристаллы преобразили ее в кубистическую скульптуру. Воздух стал гуще, в нем медленно плыли миллионы снежинок, и этот снежный рой не ложился на землю, но вибрировал, покачиваясь туда-сюда. Голубые силуэты прохожих сливались с пейзажем, все стало цвета льда, и этот лед, вобравший в себя кислород, был ярко-голубым. Мир замер, поверженный морозом. Все живое превратилось в лед, почти прозрачный и светящийся изнутри, зато дома, трамваи, автомобили, фонарные столбы обросли белым пушистым налетом кристаллического снега. Вдруг чья-то рука прикоснулась к ледяному мальчику на велосипеде, он повалился на тротуар и раскололся на тысячи ледяных осколков, и это был единственный звук в недвижном мире, но и его было достаточно, чтобы я проснулась. В окно светило солнце, дробясь от сетки тюля, оно ложилось причудливым рисунком на красную герань, на стены, на одеяло.

…И сказал Господь киту, и он поверг Иону на сушу…

Через много лет пионеры поселка Каштаны в покосившемся сарае под трухлявыми досками нашли рулон полуистлевшей бумаги, завернутый в кусок холста. Они притащили его в школу и с местным краеведом, учителем истории Андреем Ивановичем Садовничьим, осторожно развернули найденное «сокровище». Перед ними открылись странные картинки, выполненные цветными карандашами, гуашью и тушью. На одной был нарисован крестьянин с завязанными глазами, идущий по краю скалы, и надпись «Неграмотный тот же слепой», на других – сплетение линий, черточек и россыпь точек и квадратиков, в которых угадывались горные вершины, деревья и еще какие-то пейзажи. На последнем рисунке явственно виднелись всадники, пересекающие долину. И повсюду в правом нижнем углу стояла подпись «Петр Четвергов-Крымский, май, 1919».

Последним приютом Макара с его сундуком стал поселок старых большевиков, в соснах и в снегу, буйно цветущих вишневых и яблоневых садах, кустах акации, лиловой сирени, флоксах, пионах и мальвах – на станции Кратово по Казанской железной дороге.

Это было родное и любимое Стешино место на Земле. Мать моя в нем души не чаяла – и в доме, и в терраске, и в яблоне «белый налив» у крыльца.

В начале войны Стешина зенитная батарея стояла под Москвой, чуть только увольнительная – скорей на электричку и в Кратово. Макар с Иларией ее всегда ждали – и в мирное, и в военное время. Мы с Яриком вечно там обретались. В конце концов туда и Панечка стала частенько наведываться. Всем у Стожаровых готов был и стол, и кров, и румяные пышки во всю сковороду, и незабываемая домашняя лапша с белыми грибами.

Потом не стало Володи. Один за другим уходили в царство теней другие обитатели нашего кратовского «дворянского» гнезда. Закончил свое земное шествие Макар Стожаров, следом за ним поспешила оставить белый свет Илария.

В доме осталась одна Зоя.

Возможно, она не была человеком, склонным к идеалистическому пониманию жизни. Но за ее горделивым обликом Стожаровы усмотрели доброе сердце. Тем более они приняли ее в семью по рекомендации, им говорили, что это вполне благонравная особа.

Еще у Макара с Иларией был общий сын – Макар. Старик мечтал, чтоб их Макар Макарыч, пусть в самом отдаленном поколении, дожил до коммунизма! Однако Макар Третий имел непереносимый характер, перечил во всем родителям, изводя Иларию попреками, дескать, она его в детстве не выучила играть на гармони, топал ногами, кричал, что имел таланты, но их не развивали, грозился собственной рукой остановить династию Макаров любыми ему доступными способами.

Осиротевший Макарыч прибыл на станцию Кратово с большим саквояжем, куда он молча сложил столовое серебро, фарфоровые статуэтки, бронзовый канделябр и, ни словечком не перемолвившись с Зоей, растаял на проселочной дороге.

Когда же мы с Яриком и Стешей приехали на сороковины помянуть старика, Зоя встретила нас тем непроницаемым выражением на лице, которое было свойственно исключительно загадочным скифам, – видимо, туда уходили корни ее воображения, иллюзий, снов и галлюцинаций.