Криптонит (СИ)

Я долго бежала по какому-то кварталу, и когда остановилась, осознала, что задыхаюсь от рыданий. Что меня трясëт будто в лихорадке. Я позвонила Ире — единственной, кто пришел мне в голову тогда. Срываясь на рыдания, я лепетала что-то в трубку.

— Как, ты говоришь, его зовут? Разинский? — переспросила Ира, перебив меня.

— Он полез ко мне!

— Но он же сразу отстал. Нормальный человек, Юль. Никакой не… Но ты могла бы и умнее поступить.

Я даже замолчала. Разом перестала плакать.

— Дать ему, ты имеешь в виду? — переспросила я. В меня будто воткнули ещë один кинжал. Меня замутило. От мысли, что она была права. Эта мысль разбивала меня. Мой организм отвергал еë, но мозг говорил, что возможно, это правда, и от этой правды тошнило ещë больше.

Но тогда я чувствовала на уровне тела лишь очередное предательство.

— Это моделинг, здесь ничего не бывает легко, — разозлилась Ира, будто я в чëм-то еë обвиняю. Я разбивалась на кусочки, на больше и больше кусочков. — Всë, у меня тут работы по горло. Ещë папаша твой опять с ума меня сводит, набухался с кем-то…

— Забери меня, пожалуйста, — умоляюще сказала я, беззвучно плача. Чувствуя себя ничтожеством. Рыдания никак не уходили. Было только чувство, что весь мир такой огромный, что сжимается вокруг меня как тиски. Как у новорожденного, который хочет на ручки.

Но у Иры, как всегда, были для меня лишь жëсткие интонации. И впервые меня это било наотмашь.

Я ещë чувствовала на себе его прикосновения, его перегар, и мне хотелось вывернуться наизнанку.

— Я не могу. Вызови такси, денег переведу. Дома поговорим, всë.

Я была совершенно одна в каком-то незнакомом московском дворе, дышала морозом, рыдала в голос и ненавидела себя.

Именно тот день разделил мою жизнь на до и после.

*

Я никому не сказала, что стала жить с чувством фоновой тошноты. Всегда и постоянно. Я не могла смотреть на себя в зеркало, потому что не узнавала себя. Мне хотелось исчезнуть.

Ира больше об этом не говорила, но я запомнила еë слова навсегда. Они сделали во мне разлом.

Я больше не могла быть жесткой внутри, какой я, как я думала, была до. Во мне была только надломленность, трещина, которая расходилась по швам от любого Ириного слова, даже от тона, которым она говорила эти слова. Если раньше я отвечала на них агрессией, то теперь мне хотелось лишь забиться в угол.

Вера не понимала, что происходит, я замечала на себе еë задумчивые взгляды, но она ничего не говорила и ничего не спрашивала.

А потом случилось то, что окончательно меня доломало.

Я стала слышать смешки и разговоры. Как и прежде — о нас с Ильичом.

Когда я в первый раз услышала те шепотки, я лишь гордо и презрительно плюнула им в лицо. Сейчас же я вздрогнула и замерла.

А Красильникова, смеясь со своими подружками сзади, ткнула меня в спину. Видимо, почувствовала мою слабость. И сразу же напала, как поганая гиена.

— Чет, Юль, Ильич другими делами видимо занимается. Всë, физика ему стала не интересна? Искусство владение языками изучает?

И противный смех.

Вокруг меня были лишь эти хихикающие лица, хищники, а себя я чувствовала беспомощной дичью.

Я чувствовала лишь смятение и уязвимость, потому что она попала. Так чертовски попала.

Она бы отстала, если бы я так же продолжила молчать. Но смешки бы не прекратились. И они били, били бы в надломы.

А я больше не хотела чувствовать эту уязвимость.

И я почувствовала, как лопнула. Надлом пошëл до конца, и теперь из этой огромной трещины виднелась бездна. Я не чувствовала руки Веры на себе, я чувствовала, что меня поглощает бездна.

Вскакивая с места и хватая Красильникову за волосы, я вспоминала Игоря и понимала, что больше никогда не хочу быть уязвимой.

Она что-то кричала, пока меня не оттащили пацаны. А я, глядя на еë испуганное лицо, понимала, что мне было мало. Теперь она была моей дичью.

Во мне было так много страха и беззащитности, что в какой-то момент я пресытилась ими. И пришло другое чувство — всепоглощающее, страшное, огромное. Гнев.

Вера испуганно смотрела на меня, боясь обращаться ко мне лишний раз. А мне было плевать, я строила план.

— Юль, может, не надо? — неуверенно спрашивала она, когда уже перед последним уроков в раздевалке на физру я рылась в сумке Красильниковой.

Я видела его. Я всë подмечаю. И плохо будет тому, о ком я всë подмечаю.

— Помолчи, — отрывисто бросила я.

— Она уже получила своë.

— Я. Сказала. Заткнись.

Вот оно. Жëлтая тетрадка, на котором наклеены всякие фотографии узкоглазых мальчиков, милые котята, зверята и прочая живность. Милая, милая Красильникова, увлекающаяся помимо травли всякими милыми вещами типа ведения дневников. Я искала любую информацию. Жадно, как ищейка, напавшая на след, читала эти страницы.

И да, таки нашла.

— Она влюблена в Дементьева, — засмеялась я. — Только послушай: «сегодня я позвала его в кино, а он отказал. Наверное, всë таскается за своей Юдиной. Какая же она тварь. А всë-таки, у него такие красивые голубые глаза… » О да, я такая тварь, прям приятно.

— Что ты собираешься делать? — робко спросила Вера, обнимая себя за плечи.

Праведный гнев полыхал в моих глазах и струился по венам.