Криптонит (СИ)

— Вы на пороге взрослой жизни. Так радуйтесь же, выпускники! Отметьте это вином, и гуляйте до рассвета — ваша жизнь только начинается!

Мы смеёмся — Сан Саныч, как всегда, в своём репертуаре. Он такой возбуждённый.

— Когда-то вы будете с грустью вспоминать это прекрасное время. С грустью вспоминать тех, с кем дружили тут, с кем враждовали. Потому что школа — это особенное время.

Я поправляю красную ленточку выпускника.

Мы пересекаемся взглядами с Верой, которая стояла на другом конце нашей линейки, а потом обе отводим взгляды.

Тогда я думала, что нам всё наврали. Что я никогда не буду вспоминать это с радостью. Что я всегда буду ненавидеть Веру.

Но взрослые нам не врали — это понимаешь уже взрослой. Я никогда не думала, что буду вспоминать, как мы с Верой падали в снег, как мы с Верой и Насвай обсуждали планы в библиотеке, со слезами на глазах — но вот она я.

Всё меняется. Но что-то остаётся — Вера, что бы ни произошло, всегда останется рубцом на сердце. Есть люди, с которыми вы всегда будете незримо связаны.

Мы были такими до боли живыми.

А потом был вальс под музыку из мультфильма «Анастасия», который мы репетировали со смехом, но который сейчас выглядит так, как он должен выглядеть, — серьёзно и нежно. Мамы утирают глаза платочком и смеётся друг другу: «Какие уже взрослые, а только вчера в первый класс вели!»

И во время этого вальса, незаметно от других, мы сталкиваемся друг с другом взглядами — и тут же отводим глаза. Это всегда было воровато. Это всегда было с невесомой болью.

Но тогда это ощущалось совсем по-другому — будто нам так надо было в последний раз оторвать друг от друга чуть побольше. Чтобы потом было чем жить.

Он из того места, где стояли другие учителя, смотрит на то, как наши руки с Дементьевым пересекаются, а потом отводит взгляд.

Наверное, это должно быть правильно, но моё сердце по-прежнему что-то рвёт на части.

В ресторан мы должны были ехать уже без учителей, только с родителями.

Я делаю шаг по направлению к лимузину. Шаг, ещё один, с каждым разом всё тяжелее. И с каждым разом с тебя слетает кожа как с ошпаренного помидора всё сильнее.

В конце концов — я оборачиваюсь.

Он смотрит на меня — уже такой далёкий, из другой жизни.

И я всё понимаю без слов. Иногда у нас действительно рождалось волшебство, которое было трудно понять.

Я — в розовом длинном платье, воздушном, как у принцессы, с потёкшим макияжем и на каблуках, от которых мозоли, — бегу обратно.

Наверное, это называется «закрыть гештальт».

— Ты сегодня очень красивая, — говорит он, пристально глядя на меня. Всё как зимой, только вокруг теперь цветущие деревья, духота, солнце и щебечущие птицы.

Мы были в небольшом лесочке за школой. Я смотрела на него, и у меня билось сердце как под электрошоком. С перебоями. Совсем скоро сердце лишится этой дозы, что заставляла его делать такие кульбиты.

Это первый наш внятный разговор вне уроков после того.

Он смотрел на меня так же не отрываясь, словно стараясь впитать. Запомнить.

Я всё думала: будет ли это через несколько лет ощущаться таким же инфарктом? Забуду ли я его?

Мне казалось, нет. Никогда.

— Это прощание? — спросила я тихо.

— Да. Я уезжаю из города. Ждал конца года, чтобы уволиться. Мне нечего тут делать.

Я кивнула. Это было ожидаемо. Он всегда казался в этом месте чужим.

Где-то вдалеке визгливо гавкало какое-то животное — а потом мы увидели выбегающую из-за дерева лисицу. Она лаяла прямо как собака.

— Это она лает? — удивлённо спросила я.

— Да. Иногда лисы это делают.

Я смотрела в её почти собачьи глаза. Но всё-таки она была лисой.

Чужая везде — и среди собак, и среди лис.

Я перевела на него взгляд. Неосуществленное касание повисло в воздухе, как и всегда.

По его глазам я видела, что он всё помнил.

Это несправедливо — оставлять всё таким незавершённым. Это несправедливо, чтобы кто-то оставил в тебе занозу навсегда, остался всего лишь шрамом.

Это неправильно — что есть такие люди, которые словно ветер, касаются тебя лишь на миг. И ты никогда не найдёшь их больше, как бы ни искал на протяжении всей жизни.

— Прощай, Юдина. Может, ещё увидимся.

И отвернулся, собираясь уходить — как всегда первый.

Я дёрнулась вслед за ним. Дёрнулась моя сердечная мышца, заныла, словно её перерезали.

Я не могла, просто не могла.

— Стой! У меня… вопрос. Почему ты так и не отдал мне своё сердце? — задыхаясь от бега за ним, я выдрала из себя этот вопрос, не притворяясь, что это было совсем не больно.

Он усмехнулся так снисходительно, словно я глупый ребёнок, который просто ещё не понимает.

— Юдина-Юдина. Ты так хотела положить меня на лопатки, но не подозревала, что я уже повержен.

Он касается моей щеки лишь на миг — и я запоминаю эту нежность в его взгляде, которая уже обречена стать призраком.

Я запоминаю его всего и вижу, что он уже обречен стать для меня фантомом.

Я смотрю в его удаляющуюся спину и в отчаянии понимаю, что это первая секунда того, как я начинаю забывать.

*

Я не поехала в ресторан.

Дед устроил вечеринку в доме в честь моего окончания школы и в честь моей помолвки.