Криптонит (СИ)

— Я… какое-то время назад Александр Ильич мне нравился. Но он бы никогда не ответил на мои чувства. И никогда не давал повода думать, что что-то между нами может быть. Я не знаю, почему дед решил… он слишком волнуется за меня…

— Разве вы не видите, как она его покрывает? Что это за разговор слепого с глухим? Я требую его увольнения!

— Я не буду увольнять учителя, который поднял успеваемость по физике в три раза. Это всё ваши сказки и домыслы. Вопрос закрыт.

— Прекрасно. Тогда я свяжусь с прокуратурой, просто замечательно!

Я ничего не чувствовала, я просто трескалась. Вера была бы счастлива.

Я всю жизнь была оголённым проводом. Но быть обнажённой перед толпой — это не то же самое. Мне хотелось бить всех электрическим током и дальше, чтобы ко мне никто не смел подходить, но это больше не работало. Они говорили. Они смотрели. Они смеялись. Я стала нелепой сплетней, чем-то диким. И — посмешищем. Их больше не пугал мой ток, теперь они думали, что я такая же как все, а значит, в меня можно тыкать пальцем.

— Кать, я просто не понимаю… Я-то думала, почему он меня бросил… а он всё это время мутил с малолеткой, ты представь!

— Ну и дела, Ир… кошмар, посадить его мало!

Я так мечтала, чтобы она узнала, что он мой.

Она смотрела на меня недоумённо, словно не понимая, что он во мне нашёл. Наверное, погасшее лицо — это не то, что вызывало ревность. Я не могла её за это винить.

Мне хотелось сказать, прямо в её гармоничное лицо: «Да, это я, да, это со мной он всё это время был, меня любил!». Я смотрела на неё — светловолосая, с правильными чертами лица, высокая. Она как моё отражение, только лучшее отражение. У нас были одни и те же исходные данные, но сделали мы с этими данными совершенно противоположное.

И я, как тёмный, искривлённый двойник, всегда буду ей завидовать.

Всё разрушалось — вот что это было. И я спряталась от этих разрушений в туалете, который когда-то был нашим с Верой.

Я не плакала, лишь прислонилась лбом к холодному кафелю. Наверное, меня лихорадило, потому что, когда я оказалась в его объятиях, мне показалось, что он такой же холодный. Я дрожала — он такой неколебимо спокойный. Твёрдый.

— Тише, тише, — шептал он, гладя меня по волосам. Я не понимала, почему он меня успокаивает. Я не могла вдохнуть. Он поднял мой подбородок, заставляя смотреть в глаза, и я безропотно поддалась — впервые. Я просто устала. — Всё будет хорошо. Скоро это закончится.

Концентрированное щемящее, словно он не верил, что я была в его руках, невесомое и удивлённое, в васильковых глазах, — впервые истинное. Нежность. Я никогда не видела её за этими стенами.

И сейчас я впервые почувствовала, как он задерживает дыхание перед тем, как посмотреть на меня.

Я впервые почувствовала, как дёргаются его пальцы, только прикоснувшись моей кожи — словно он хочет их отдёрнуть, но не может не, словно что-то в нём задыхается и дрожит.

Наверное, это был единственный момент правды между нами — когда что-то выдиралось из него с треском сквозь разорванную плоть, и с этим треском падали бастионы. И я чувствовала его горечь от поражения — в том, как он вдыхал запах моих волос и что-то в полубреду шептал. Помню только одно слово, произнесенное на надломе, словно на большее он не был способен: «Блять, блять, блять…»

Между нами был блуждающий нерв, и он, в конце концов, застрял в нём, оглушив его. Заметавшись в нём. В действительности, я всегда была слепа к этому — к тому, как этот нерв свербил в его взгляде на меня.

Я помнила это — невыраженное, не до конца понятное. Мне не удаётся понять, что это, потому что он снова отводит глаза, не давая мне себя разгадать, и для меня это на долгие годы остаётся повиснувшей в воздухе тайной. Я пойму только через много, много лет, что это было. Когда буду вспоминать его.

Тоска.

Он даже тогда меня опережал. Я, слепая, глухая — и он, конечно же, всё понимавший.

Держа меня, застывшую, хмурую, стальную, в руках, он понимал, что я никогда не смогу принять его нежность.

В этом месте в моей душе перелом, после которого она срослась неправильно.

*

— Юля, нам нужно поговорить.

На тот момент я так устала. Так что я просто безропотно пошла за Ирой в холл — где на диванчике уже сидел дед, расслабленно попивая свежесваренный кофе.

— А, вот и непутевая внучка пришла… — он холодно приподнял бровь. В моей опустошенной душе слабо зашевелилась злость. Я теперь так ясно видела, кто передо мной. Всё его самодовольство. Всё его… всё. — Я вообще-то приехал не для разборок с твоими хахалями. Хотя теперь я, получается, убью двух зайцев.

Мне стало немного тревожно.

— Юля… у твоего отца… финансовые трудности, — Ира хрустела пальцами.

— Снова проиграл дом? — скучающе спросила я, не понимая, куда они клонят.

— Я не буду вдаваться в подробности, тебе это ни к чему, но всё очень серьёзно. И нам нужна будет… твоя помощь.

— Не лебези ты так перед ней, Ирочка, — презрительно махнул на меня рукой дед. — Я всё устроил. После школы тебе придётся выйти замуж.

— Чего? — хохотнула я в шоке. Мне просто не верилось в эту дешевую мелодраму. — Мы что, в средних веках? Какой замуж?