Кристалл Авроры

– Отец, – ответила Донка. – Мой отец.

– Как? – Леонид мгновенно сел на кровати, взглянул в ее мерцающие в темноте глаза. – Как он тебя нашел?!

– Цыгане легко находят, – с какой-то странной безучастностью ответила она. – Он уже несколько раз приходил.

– Зачем?

– Хочет, чтобы я вернулась в табор.

– Что-о?! – От возмущения Леонид вдохнул так глубоко, что закашлялся. – Что значит… Какого лешего в табор?!

Все, что было три года назад здесь, в этой спальне, на этой кровати, тогда только привезенной – следы от плети на ее плечах, увиденные им в беспощадном утреннем свете во время первых ласк, синяк на ее скуле, его ярость на то, что кто-то мог ее ударить, – взметнулось в его памяти.

– Как он посмел сюда явиться? – Леонид слышал, как та же ярость клокочет сейчас у него в горле. – Что он тебе говорит? Ты должна мне сказать! – потребовал он.

– Говорит, что сейчас не время к месту прирастать, – с той же странной безучастностью ответила она.

– Почему? – опешил Леонид.

Меньше всего его интересовало мнение этого, с позволения сказать, отца по какому бы то ни было вопросу, но очень уж неожиданно прозвучали Донкины слова.

– Говорит, убивать будут таких, как я. Не таких, как все, – пояснила она; очень, наверное, заметно было в его глазах изумление. – Не сейчас, так после. Всех под одну гребенку причешут, а кто не причешется, тех убьют, и не надо поэтому к месту прирастать, тогда не найдут, может.

Она проговорила все это с незнакомыми интонациями, и он понял, что это интонации ее отца.

– Что за чушь? – пожал плечами Леонид. И усмехнулся: – Откуда, интересно, у твоего папаши такие сведения?

– Не знаю, – вздохнула она. – Может, нагадали ему.

Ни в Донкином голосе, ни в том, как она смотрела на него, не было таинственности, которую Леонид всегда чувствовал в ней. Она была сейчас только испугана и растеряна. Острая жалость захлестнула его.

– Глупости. – Он снова лег и, потянув за руку, уложил жену рядом, устроил ее голову у себя на сгибе локтя. – Даже если принять за аксиому, что будут уничтожать врагов, ты-то при чем, сама подумай? – Он поглаживал ее волосы, стараясь успокоить, и они искрились в полумраке. – Какой к тебе вообще может быть интерес? Ты просто молодая женщина, играешь в самодеятельном театрике и растишь ребенка.

– Он сказал, когда родителей убьют, ребенку лучше в таборе расти, чем в детдоме.

В ее голосе послышался неодолимый ужас.

– Да прекрати ты эту чушь повторять! – воскликнул Леонид. И добавил уже почти весело: – Забудь, милая. Я тебя не дам убить.

Чушь в самом деле была такая феерическая, что у него от сердца отлегло. Кажется, Донка это почувствовала.

– Тебя не спросят, – снизу заглядывая ему в глаза, улыбнулась она.

– Всё, всё. – Он похлопал ее по щеке. – О тебе и Васе уж позволь мне позаботиться. Спи, неоценимая.

Она шмыгнула носом, как ребенок, потерлась щекой о его плечо и через минуту в самом деле уснула.

Леонид часто вспоминал значение ее имени – оно абсолютно соответствовало тому, чем она стала для него.

«Я не дам ее убить, – отчетливо, будто выбивая на камне, подумал он. – Да что убить!.. Волосу не дам с ее головы упасть, улыбке с губ исчезнуть. На все пойду, но не дам».

Он никогда не произнес бы такого вслух, но знал это сейчас так же ясно, как еще в юности знал, что не позволит ветру жизни сбить его с ног, во что бы то ни стало сделает то, к чему чувствует себя предназначенным. Теперь добавилось – защитить женщину, подаренную ему судьбой, и ребенка, которого она ему родила, и дом, который он для них построил, – и не было на свете ничего, на что он ради этого не решился бы.

Глава 10

Дом оказался очень даже непростой. Он был виртуозно составлен из нескольких разнородных элементов, и первые же Нэлины архивные изыскания подтвердили ее догадку о том, что Леонид Гербольд перестроил этот Дом рабочих из старинного купеческого особняка.

– Видишь, вот здесь, между первым и вторым этажами кирпичная полоса? – Она показала на фотографии, которую перед тем вынула из сумки и положила на стол. – Фасад строгий и белый, а полоса фигурная и красная, для конструктивизма совершенно не характерная. По сути, этот дом – палимпсест.

– А-а!.. – протянул Антон.

Поняв, что он не знает, что такое палимпсест, Нэла стала рассказывать о монастырских пергаментах, на которых поверх старых текстов писались новые. Наверное, ей куда больше, чем ему, было интересно, как получился у архитектора Гербольда этот каменный палимпсест, но чей интерес сильнее, не имело в данном случае значения, потому что видеть этот дом во всей его красе они оба хотели одинаково, даже если и из разных соображений. У Антона это были соображения престижа, денег, будущих заказов и, возможно, в самом деле удовольствия для Нэлы, а у нее интерес ко всему непростому, не вчера возникшему, на этот раз соединялся с сознанием личной связи с человеком, который этот дом создал.