Кристалл Авроры

Это Нэла и сама знала. Обдуманность действий, последовательность, упорство, терпение – долго можно было перечислять качества, которые отличали брата от нее. В лучшую сторону отличали, она всегда знала. И как же вдруг такое получилось – лучшее, что было в нем, сделалось причиной горя?..

Горе ломало Таню, этого невозможно было не понимать. Нэла не только никогда не видела сломленности в ее глазах, но не поверила бы, если бы кто-нибудь ей сказал, что это вообще возможно: такой жизнестойкости она не знала ни в ком. Правда, не знала и никого, кто родился и провел первые восемнадцать лет своей жизни в таких условиях, в каких провела их Таня.

«Ну Ванька! – сердито подумала Нэла. – Что за упертость дурацкая?»

– Что же делать? – проговорила она.

– Кому? – усмехнулась Таня.

– Тебе, кому же.

– Ничего.

– То есть?

– Что есть. Срок мне ставят на апрель. Надеюсь, раньше времени не рожу.

Твердость, с которой Таня это произнесла, находилась в таком очевидном противоречии с больной растерянностью ее взгляда, что Нэла растерялась.

– Но надо же ему объяснить! – воскликнула она. – Его можно убедить, Таня!

– Нельзя его убедить. И объяснять незачем, сам не маленький. Решит – уйдет. Благо идти недалеко, – усмехнулась Таня.

Нэла молчала. Она не знала, что на это сказать. И дело было не в том, что стальная Танина воля не нуждалась в подпорках, а в том, что не Нэле было что-либо вообще говорить об этом…

– Нэлка, что с тобой? – В Танином голосе послышалась тревога. – Ты сама беременная, может?

– С чего ты взяла? – вздрогнула Нэла.

– Побледнела, как… Может, выпьешь? Коньяк сосуды расширяет.

– Не надо коньяк, – постаравшись, чтобы голос звучал бодро, и даже выдавив улыбку, отказалась Нэла. – Мне еще материал сегодня писать.

– Я пойду тогда. – Таня поднялась с синего стула и пошла к двери. Уже взявшись за дверную ручку, она остановилась и сказала: – Я не знаю, почему хочу от него родить, даже если он меня из-за этого бросит. Вроде мать мне прививку надежную поставила от того, чтобы так уж сильно рожать захотелось. А с ним видишь как – сама не ожидала. Так, видно, устроено, не нам менять.

И ушла, оставив Нэлу в оцепенении.

В этом же оцепенении она вошла в ванную, переоделась в халат, висящий на дверце, открыла воду – кран над раковиной был давно починен – умылась, поднялась на второй этаж, вошла в спальню, села на край кровати…

Антон все еще разговаривал по телефону в кабинете.

– …что значит завтра? – слышалось за стеной. – … кем решено… и что я должен…

Разговор прервался, в кабинете что-то грохнуло. Нэла подумала бы, что это он грохнул кулаком по столу, если бы имели для нее сейчас значение его производственные проблемы.

Некоторое время стояла тишина, потом дверь в спальню открылась, и Антон появился на пороге. Он выглядел то ли сердитым, то ли подавленным.

«Может, правда коньяка махнуть? – подумала Нэла. – Все лучше, чем дурацкие мысли».

– Что случилось? – спросила она.

– Ничего, – буркнул он. – Утром в Питер уезжаю.

– Зачем? – удивилась Нэла.

Два последних месяца он был так занят проектом, что минуты не мог найти ни на что, с ним не связанное.

– На кораблике покататься! – сердито бросил Антон.

– Кораблики по льду не ходят, – напомнила Нэла.

– На переговоры, зачем еще, – вздохнул он. – Ничего другого и ожидать было не нужно.

Последняя фраза прозвучала непонятно, но Антон часто не успевал догонять свои мысли словами, поэтому Нэла не удивилась. А то, что он выглядел злым и каким-то ошеломленным, отвлекло ее от ненужных собственных мыслей.

– Я тоже бы поехала, – сказала она. – Правда, Тоник! С лета здесь, а до сих пор в Питер не съездила.

– Вот летом и надо было ехать. – Он взъерошил волосы надо лбом. – А сейчас что там делать, мерзлой водой дышать?

– Может, там мороза и нету.

– Ну так дождь есть. Или ветер. Будто не знаешь.

Питерскую погоду Нэла, конечно, знала. Но и любила ее вместе со всем, чем был этот город. Когда она жила в Венеции с Пьетро, то вспоминала Петербург постоянно, и даже пошлость определения «северная Венеция» ее не коробила.

– Ты летишь или едешь?

– Еду. Первым «Сапсаном».

– Думаешь, второго билета не возьмем? – спросила Нэла подлизывающимся тоном.

– Возьмем.

Он явно думал не о билетах и даже не о ней, как всегда, когда бывал чем-то занят. Она к этому не то что привыкла – слишком долго они жили врозь, чтобы употреблять такие определения, – но считала это естественным.

– Возьми меня с собой, – сказала Нэла. – В Русском музее выставка Бориса Григорьева, я схожу.

Антон тряхнул головой, будто вынырнув из своих мыслей, и посмотрел на нее каким-то странным взглядом.

– Может, так и лучше будет, – сказал он. – Поехали вместе.

К чему относилось его «лучше»? Хотелось верить, что к возможности ехать с ней в поезде, вместе смотреть на пролетающие в окне поля пустые и леса, недавно столь густые, а потом идти вдоль Невы гранитным берегом, милым для нее уж точно.

Для нее это так, для него неизвестно, так ли, но в этой вечной неизвестности и состоит прелесть жизни, наверное.

Глава 11