Кристалл Авроры

– Притворяться не надо. – Он говорил сквозь зубы и сверлил ее взглядом так, что сыпались синие искры. – Он тебе что, родной, дом этот? Ты полгода назад вообще про него не думала! Скажешь, неправда?

– Правда.

– Ну так чего ж ты!.. Через полгода и забудешь.

Нэла молчала, но не от растерянности – растерянность будто заморозилась в ней.

– Про тебя я полгода назад тоже не думала, – наконец произнесла она. – И через полгода забуду. А ты привыкнешь. Раз так оно, по-твоему, устроено, то и к этому привыкнешь.

«Было это уже».

Общее с нею воспоминание всплыло в его глазах медленно, неотвратимо.

Не глядя на него больше, Нэла надела сапоги, сняла с вешалки пальто и вышла из номера.

Глава 12

«Это уже было. Я постаралась забыть. А не надо было забывать. Не надо было себя обманывать».

Она не ждала, что Антон ее догонит, станет что-то объяснять. И не потому не ждала, что объяснять было в общем-то нечего… Услышать сейчас его шаги, увидеть его лицо, протрезвевшие его глаза – зачем?

Нэла вспомнила, как он сказал «хозяин-барин» и «так оно на самом деле устроено», и вздрогнула от отвращения.

Как она старалась ничего не замечать! Как уговаривала себя, что все не так плохо, театры набиты битком, на улицах иллюминация как в Париже, и вечно что-нибудь празднуют, и вот восстанавливают гербольдовский дом… Какая глупость! В любую минуту тебе напомнят, что ты никто, что так оно и должно быть, чтобы ты был никем, и все, что ты сделал, во что вложил всего себя, разрушит та же сила, которая разорила и дворец на Мойке, и жизни человеческие – никуда она не делась, наоборот, крепнет с каждым днем. Этой ночью она разрушила дом, в котором было что-то, чего не съешь и на себя не наденешь, и зачем делать вид, будто не понимаешь, что за сила такая, зачем, как страус, прятать голову в песок, хотя страус, кажется, голову не прячет, что-то такое она про страуса читала…

«Он всегда хотел быть в силе, – подумала Нэла. – И он не изменился по сути, я же сразу поняла, как только его увидела. Значит, не изменился и в этом, и все мне только мерещилось».

Она шла по Невскому к вокзалу, вглядываясь в дома, медальоны, барельефы, кариатиды, в клодтовских коней, показавшихся впереди над Фонтанкой.

«Чтобы зреньем напитать судьбы развязку…»

Совсем о другом это было сказано, конечно, – о предчувствии гибели, а не о том, как сорокалетняя дура обманывала себя, а потом поняла, что делать этого было не нужно, а теперь думает, что она страдает. Кому дело до ее судьбы! До холода у нее в груди, до бессмысленности ее существования… Никому и не больше, чем до разрушенного этой ночью гербольдовского дома.

«Дело не в том, что мы разные… Нет, в том. Мы в самом деле разные – он хочет быть хозяином жизни. Хозяином-барином. – Нэла усмехнулась, но не почувствовала, чтобы ее губы хотя бы дрогнули при этом. – Он на все ради этого пойдет. И с собой что угодно позволит сделать, и растоптать все, что ему дорого, да и что ему дорого?»

Нэла спустилась с Аничкова моста и остановилась у воды.

«Так было уже, – повторила она. – Зачем я пыталась это забыть?»

Комната, которую Антон снял в коммуналке на Рождественском бульваре, была, конечно, далека от роскоши и даже от простого уюта, а ванна, стоящая посередине общей кухни и огороженная с четырех сторон фанерой, и вовсе вызывала недоумение. Зато дом был такой московский, настоящий старый московский доходный дом, что это примиряло с новой действительностью, в которую Нэла приехала потому, что жизнь в действительности прежней показалась ей без Антона бессмысленной, и потому, что была беременна.

Про беременность она узнала незадолго до своего отъезда из Бонна, и это внесло в ее намерения окончательную ясность. Она едет к мужу, потому что ждет от него ребенка, и какие еще аргументы нужны кому бы то ни было, а главное, ей самой? Этих вполне достаточно.

Антон ее приезду обрадовался, в этом не было ничего удивительного, он радовался ей всегда. Про беременность сказал:

– Может, двойню родишь?

– Ты хочешь двойню? – удивилась Нэла. – Почему?

– А ты б тогда больше и не заморачивалась, – объяснил он. – Особенно если девочка и мальчик.

Нэла рассмеялась такой его бесхитростности – впрочем, муж ее никогда не «заморачивался» тем, что других мужчин пугало, – сообщила, что двойни нет, а есть, скорее всего, мальчик, точно определить еще нельзя, но ей так почему-то кажется, а пока до родов далеко, она поищет работу. Антон ответил, что работать ей не обязательно, но если хочет, то на здоровье, и Нэла устроилась на полставки в Музей изобразительных искусств с ощущением, что все сделала правильно и все поэтому будет теперь так, как она и сказала себе в наполняющейся утренним светом боннской квартире: «Я поеду в Москву, буду жить там с Антоном и буду счастлива».