Кристалл Авроры

Но родителям было ради чего на эту работу решаться – все, что интересует человека в жизни, и радует, и печалит, и возмущает, и воодушевляет, было у них общее. А что связывает ее с мужчиной, который смотрит на нее сейчас исподлобья потемневшими синими глазами? Несколько общих лет, которые теперь кажутся уже и не бывшими? Ребенок, который оказался несуществующим так скоро, что как будто и не существовал вовсе?

«Мне даже не хочется услышать, что он ответит, – холодно, будто не о себе, подумала Нэла. – И чего ради ждать, когда это произойдет в следующий раз, и в следующий, и еще? И разве только это?..»

– Ну да, сказать нечего, – словно расслышав ее мысли, усмехнулся Антон. – Так оно на самом деле устроено. Я в команде, правила такие… Я жить хочу по-настоящему! – вдруг выговорил он с такой страстью, которая не относилась к Нэле даже отзвуком. – Не на тележке трюх-трюх, а…

Он осекся.

– А на лихом коне по степям. Битвы, сокровища, любовь, – в тон ему усмехнулась Нэла.

– Это, что ли? – Антон хлопнул себя ладонью по плечу, по сизому пятну. – Любовь здесь ни при чем. – Голос его дрогнул. – И вообще не в этом дело.

Он не лгал – женщина, которая так страстно зацеловала его плечи, вряд ли значила в его жизни слишком много, это Нэла понимала. Но что вообще имеет для него значение? Что для него настоящая жизнь, к которой он рвется так безоглядно?

Бесконечно можно было задавать себе подобные вопросы, но не было в этом толку, и еще меньше толку было в том, чтобы задавать такие вопросы ему.

Назавтра Нэла уехала в дом на Соколе, а через неделю вернулась в Бонн. Впрочем, понятия «вернуться» и «уехать» перепутались у нее в голове, и не в голове даже, а в жизни, но и это уже не имело значения. Перепуталось все, действительность превратилась в какую-то глицериновую субстанцию, Нэла не понимала, что ее жизнь теперь собою представляет, и живет ли она вообще.

Первое событие, которая она осознала именно как событие, как нечто имеющее смысл, были слова Марион:

– Я думаю, ты должна приехать ко мне в Берлин.

С Марион встретились в боннском квартирном бюро, куда Нэла пришла снимать квартиру, а Марион сдавать свою. Нэла не считала их студенческую дружбу особенно близкой, но вдруг оказалось, что Марион понимает, что с ней произошло, гораздо лучше, чем, может быть, понимает она сама.

– Ведь ты хотела учиться в Берлине, и теперь ты можешь это сделать, – повторила Марион. – Я тоже пропустила несколько лет между бакалавриатом и магистратурой, но это нормально. Нам нужно было время, чтобы понять, чего мы хотим, и мы дали себе это время.

Она сказала об этом с такой невозмутимостью, как будто Нэла, как и она, провела это время в путешествии по Южной Америке. Но невозмутимость ее не показалась Нэле холодной, наоборот – окутала такой воздушной ясностью, в которой она впервые почувствовала, что может дышать, чего-то хотеть, к чему-то стремиться, а не плыть в вязкой жиже, в которой стремиться к чему-либо бессмысленно.

И дальше эти островки смысла стали появляться все чаще – когда Нэла подала документы на магистерскую программу в Берлине, когда получила подтверждение, когда они с Марион сняли квартиру в Моабите…

В эту квартиру Антон приехал через год. То есть не в квартиру приехал, а ждал Нэлу на лавочке под липой и окликнул ее, когда, возвращаясь домой поздно вечером после спектакля в Комише Опер, она вошла во внутренний двор с улицы.

Сердце у нее замерло, когда она его увидела, но тут же забилось снова, хоть и не ровно, но почти.

– Что улыбаешься? – спросила она, глядя в его глаза, поблескивающие в свете окон.

Да, она уже могла смотреть на него, разговаривать с ним. Все-таки прожитый отдельно от него год как-то… выправил ее. Да и его тоже, наверное. А впрочем, при чем здесь он – у него все по-другому. Интересно, откуда знает, что она в Берлине? У Вани спросил, может.

– Рад тебя видеть, вот что, – ответил он. – Как твои дела?

– Хорошо, – кивнула она. – В универе учусь.

– Ты же выучилась уже, – удивился Антон.

Все-таки он не изменился, это ей только показалось при первом на него взгляде. Да, черты лица утончились, жесты тоже, но стоило малейшему чувству – самому обыкновенному удивлению – охватить его, как все в нем сделалось прежним.

– В магистратуре теперь, – сказала она. – А ты зачем приехал, Антон?

Ей хотелось произнести вслух его имя и посмотреть, что будет. С ней что будет.

Ничего страшного не произошло. Она даже как-то спокойнее себя почувствовала, назвав его по имени.

– С тобой поговорить, – ответил он. – Посидим где-нибудь?

Нэла пожала плечами, и они вместе вышли из двора на улицу.

– Куда ты хочешь? – спросил Антон.

– Все равно, – ответила Нэла, но, сообразив, что сейчас он позовет ее ужинать, благо все кухни мира представлены в Моабите на каждом шагу и экзотическими блюдами благоухает огромный старый крытый рынок, поспешно добавила: – Пойдем к реке.

По берегам Шпрее шла обычная вечерняя берлинская жизнь; было в ее оживленности что-то подбадривающее.