Кристалл Авроры

Он не стал бы задавать бестактный вопрос постороннему человеку, но было во встречном взгляде нечто, позволяющее и даже требующее спрашивать. Печаль, усталость… Пронзительность. Такой взгляд бывает у человека, которому не просто не с кем поговорить, но не с кем поговорить без страха.

– Моя бабушка была еврейкой, – ответил тот.

– А в айнтопфе свинина?

– Я не соблюдаю, – улыбнулся он. – Да, собственно, и не задумывался о своем еврействе никогда. Теперь пришлось задуматься. – И, видя недоумение в глазах Гербольда, объяснил: – Евреи теперь изгои в Германии, и это закреплено законами.

– Не может быть! Хотя я, конечно, не интересовался специально…

Гербольд, разумеется, знал, что уже полгода как в Германии новый канцлер, но что собой представляет этот Гитлер, было пока не очень ясно. Говорит о возрождении духа нации, но о чем-то подобном говорят все правители, и что можно против этого возразить.

– Может, может. – В глазах собеседника промелькнуло что-то жалкое. Тут же он коснулся лица ладонью, словно устыдился этого, а когда опустил руку, жалкое выражение исчезло. – Недавно приняли закон о чиновниках, среди них не должно быть евреев. В частности, меня уволили из почтового ведомства – бабушкиной крови оказалось для этого достаточно. То же с врачами, то же с нотариусами и с профессорами. Больше никаких евреев в этих профессиях.

Он перечислял с какой-то мазохистской интонацией. Гербольду стало не по себе. Кажется, его визави догадался об этом.

– Извините, что беспокою ненужными вам сведениями, – сказал он. – Просто мне хотелось узнать: ведь у вас этого нет? У вас в СССР, я имею в виду.

– Нет, конечно, – подтвердил Гербольд.

«Хотя бы этого у нас нет», – подумал он при этом.

– А как вы думаете… – Собеседник явно колебался, потом все же спросил: – Как вы думаете, если я обращусь в советское посольство с просьбой о визе, мне ее дадут? Возможно, это называется не визой, а как-то иначе. В общем, дадут мне разрешение на постоянное проживание у вас?

Никогда Гербольд не задавался подобными вопросами, да и с чего бы. Но просто сказать, что понятия об этом не имеет, сказать именно этому, с тоской в глазах человеку, он не мог.

– Может быть, вам стоит попросить вид на жительство где-нибудь поближе? – осторожно поинтересовался Гербольд. – Во Франции, в Австрии… Чтобы в любой момент иметь возможность вернуться. Ведь здесь у вас все может измениться.

– Может, – вздохнул тот. – Но вряд ли к лучшему. Я пытаюсь прояснить все возможности. Даже в Африку готов, хотя в это трудно поверить, конечно. Не думайте, я не претендую на пособие, я сам смогу себя обеспечивать! – В его голосе мелькнула уже не тоска, а отчаяние. – В любой стране. Да, я работал чиновником, но у меня есть профессия, благодаря бабушке, кстати, она настояла – считала, что чиновник это не специальность. Я учился на химика. Вот посмотрите.

Он быстро достал из-за пазухи и положил что-то перед Гербольдом, передвинув при этом горшок с айнтопфом так, чтобы соседу справа – тот, впрочем, был занят спором с приятелем и ни на кого не обращал внимания, – не был виден предмет на столе.

Гербольду показалось, что это звезда, таким живым, и загадочным, и ласковым был ее блеск. Не сразу он понял, что это брошка или, может быть, дамская заколка, состоящая из нескольких кристаллов.

– Посмотрите, посмотрите, – повторил его собеседник. – Вы видите, как они блестят? – Его глаза тоже блестели, но не загадочно, а лихорадочно. – Я сам изобрел состав, который дает такой эффект. Не успел запатентовать, а теперь, думаю, мне уже не позволят… Похоже на северное сияние, правда? Сияние северной Авроры. Я добивался, чтобы было похоже. Читал легенды про про духов, путешествующих по небу, искры, высекаемые хвостом лисицы, которая танцует в ночной тьме, или отблески от щитов валькирий… Я не могу здесь оставаться! – воскликнул он. – Унижение – невыносимая вещь, физически невыносимо сознавать, что ты унижен. Вы этого не знаете…

– Я знаю, – сказал Гербольд. И повторил: – Знаю.

Отчаяние, которое он расслышал при этом в собственном голосе, было не меньшим, чем отчаяние в голосе его несчастного собеседника.

Глава 14

– Вы выступили совершенно правильно, товарищ Гербольд.

В голосе Левертовой слышалось искреннее одобрение. Она вообще была искренней, Гербольд понял это, как только познакомился с нею. Все старые большевики искренни, наверное.

Левертова догнала его у калитки – он вышел на улицу сразу же, как только все закончилось. Остальные еще гомонили на веранде дома Лютце, обсуждая собрание. Он по привычке называл иногда домом Лютце соседский дом, хотя в нем уже три года как поселились супруги Левертовы с сыном, Васиным ровесником, и память о беглом инженере изгладилась совершенно. Вместе с их вселением закончились и театральные экзерсисы – Левертовы предоставляли свой дом только для идейно полезных дел. Например, для общего собрания жителей поселка Сокол, как сегодня.