Кристина

Я действительно не поверила Дону. То, в чем он обвинял брата, было бы величайшим преступлением, какое только может совершить один шахтер по отношению к другому. Даже самый плохой — и тот не бросил бы напарника на произвол судьбы. В критический момент разум человека может быть поражен шоком и не исключено возникновение на какое-то время паники, но из рассказов отца и других горняков я знала, что ни один из них не оставит своего собрата в беде — под землей люди заботятся о пострадавших не меньше, чем это сделала бы родная мать.

Сэм в отчаянии раскачивал головой, и я повторила:

— Не беспокойся, никто и не поверит ни ему, ни Стиву Мортону. Тебе только надо рассказать, как было на самом деле.

Сэм медленно поднял голову и, уставившись перед собой, тихо произнес:

— Да, больше мне ничего не остается. И я буду делать это — буду постоянно. Я знаю, что это всего лишь мое слово против их слова и что члены шахтерского клуба проведут частное расследование, но я буду придерживаться своей версии: я растерялся и не понимал, что делаю, — потом он повернулся и, глядя мне в глаза, ровным голосом произнес — Я знаю, что я делаю, Кристина. Я специально закрыл вентиляционный люк.

Моя рука непроизвольно поднялась с его плеча. Он почувствовал это, и я вновь положила ее, прижав еще крепче, чем прежде.

— Я хотел, чтобы он умер. Я уже много лет желаю, чтобы он умер.

— Да ты что, Сэм!

Он пристально, широко раскрытыми глазами смотрел на меня, его голос упал до шепота:

— С ним что-то не в порядке, Кристина. Ему лучше не жить. Он плохой, злой… я боюсь. Не за себя, а… — он не докончил, но выражение его глаз говорило мне, кого он имеет в виду.

— О, Сэм! — смогла лишь вымолвить я.

— Ему следует обратиться к доктору — одному из этих психиатров. Надо было сделать это много лет назад. Ошибка нашей матери… О нет, не совсем, — Сэм покачал головой так, словно устал от ее тяжести. — Я должен сказать тебе это сейчас, Кристина. Держал все в себе много лет, но теперь, поскольку ты знаешь, что я пытался сделать, я уж лучше расскажу, — он отвел глаза, и его взгляд остановился на моей руке, лежавшей на его плече. Потом очень тихо произнес — Стинкер… это Дон утопил Стинкера в том мешке.

В желудке у меня что-то перевернулось, а подбородок опустился на грудь. Я ждала.

— Кролик тогда в лесу — тоже его рук дело. И еще многое, о чем ты не знаешь, о птицах и тому подобном. А когда в первый раз пропал Стинкер — это он спрятал его. Знаешь, почему я боюсь темноты? — все так же тихо спросил он.

Я не могла говорить.

— Когда мать уходила, он засовывал меня в низ буфета и через дырки для воздуха тыкал в меня палками. Знаешь, откуда у меня эта отметина? — он похлопал себя по щеке, на которой осталось крупное светлое пятно.

Я все еще была не в состоянии произнести ни слова, и Сэм продолжал:

— Это от стального вертела, который он сунул через дырку. Мне было тогда года четыре. У него была и еще одна милая шутка. После стирки мать выливала из бака воду, но бак все еще оставался горячим. Дон усаживал меня туда и закрывал крышкой. Однажды отец застал его за этим занятием и выпорол. И они с матерью поругались. Мать сказала, что Дон просто «играет». После таких игр ожоги на моих руках и ногах не проходили неделями. Говорю тебе, Кристина, он ненормальный.

— Но, Сэм, — начала я. Мое дыхание было затрудненным, словно я только что взбежала на холм. — Но, Сэм, если бы он умер, это было бы на твоей совести всю оставшуюся жизнь.

— Да, я понимаю. Когда я узнал, что ему удалось все-таки выбраться из шахты, я почувствовал такое облегчение, что пошел в церковь, — он опять уставился в пол. — Там был отец Эллис, и я признался ему на исповеди. Он ничего не мог сказать, и я знаю, что и ты тоже никогда не проговоришься, а в разговоре с любым другим я буду все отрицать.

— О, Сэм, — я обняла его, словно он был маленьким мальчиком, и попыталась потрепать его по голове, но, к моему удивлению, он оттолкнул меня, встал и подошел к камину.

— А что, если он попытается отомстить тебе?

— Не попытается — теперь, когда ты все знаешь. У него есть способы и получше, чем мордобой. Несмотря на то, что он такой здоровый и мускулистый, он на самом деле боится вступать в драку — я знаю.

— Почему ты не попросишь, чтобы тебя куда-нибудь перевели, Сэм?

Он взял свою шапку и направился к двери.

— Нет, это плохая мысль. Я живу здесь и останусь здесь. До встречи.

Он вышел. Я видела, как он пересек двор, услышала звук открываемой двери, но так и не уловила, чтобы кто-то заговорил в их доме на повышенных тонах.

Невидящими глазами я смотрела на обстановку комнаты: перед моим мысленным взором вновь был тот кролик, и птица, и Стинкер в мешке.

— Святая Мария! — я подошла к туалетному столику, где стояла шкатулка с четками, к которым я не прикасалась уже целый месяц, достала их и, опустившись на колени рядом с диваном, начала молиться — Славлю тебя, милосердная Дева, и Господа нашего с тобою. Благословенна будь среди женщин… — я заплакала. Констанция, бродившая по гостиной, пришла ко мне и тоже расплакалась.