Кристина

Я выпила чашку горячего чая, который он приготовил для меня, и тут почувствовала, что меня начинает тошнить. Потом я ощутила боль — такой прежде не бывало. В четыре утра отец сказал, что сходит за тетей Филлис. Я остановила его:

— Нет, нет. Пусть Сэм позовет доктора.

В семь я была в больнице, а к полудню родила мальчика, который прожил всего час. В течение многих дней я парила в неком сумеречном мире, равнодушная, без единой мысли в голове, не испытывающая абсолютно ничего.

Первое, что я отчетливо ощутила, было облегчение: ребенок мертв. И благодарить за это надо Дона Даулинга.

Глава седьмая

Война окончилась.

— Гип-гип, ура! — я свесилась через подоконник в комнате Молли, сдавленная с обеих сторон ею и Додди, размахивая флагом в знак приветствия, — внизу проходила демонстрация, устроенная жителями Феллбурна в честь победы. Играли оркестры, катились переполненные мужчинами и женщинами грузовики, шеренги взявшихся под руки людей заполняли всю ширину улицы.

— «Победители… победители… Германия истекает кровью».

Додди вновь принялся за свое, я повернулась к нему и от души рассмеялась, а он продолжал:

— «Но кровь ее желтого цвета, и победители выжмут ее всю, как бывало прежде, и из этого сока возродится новый Гитлер».

— Бога ради, брось молоть чепуху, Додди! Если не начнешь вести себя как подобает разумному человеку, я выброшу тебя из окна, клянусь Богом, честное слово! — Молли тоже смеялась, а Додди оправдывался:

— Да я просто цитирую сэра Эрика Геддеса. Разве вы не слышали, как он заявил это в конце прошлой войны? Это он зачал мистера Гитлера. Разве не говорил он: «Мы выжмем из нее все, что можно выжать из лимона, я буду жать ее до тех пор, пока не затрещат семечки»?

— Если трескучее семечко[12] вообще существует. И, ради Бога, не толкайся, Джеки, а то я вылечу из окна, — обратилась Молли к мужчине, который навис над подоконником позади нее.

— Ура! Ура!

— Могут эти «очаровательные, красные, мягкие уста» произнести еще что-либо, кроме «ура»? Ура? А по какому поводу вы кричите ура, красавица?

— Ну тебя, Додди. Не смеши!

— Ну, вот и финиш. Слезай с моей спины, Джеки, дай встать, — Молли поддала мужчине своим внушительным задом и закончила — Ну-ка, давайте выпьем. Ух ты! Не могу поверить — больше не будет этого проклятого кордита. Кристина, займись-ка делом. Ты и эти твои «ура»… Давай. Будем накрывать на стол. Не успеешь и глазом моргнуть, как все соберутся. Что ты принес, Джеки?

— Ветчину, целый окорок.

— Молодец.

— И три банки мясных консервов, масло и четырехфунтовую банку печенья. Годится в качестве входного билета?

— Можешь остаться.

— А ты, Додди? — требовательно спросила Молли. — Как насчет спиртного?

— Хлынет потоком через боковую дверь, едва колокол пробьет шесть часов. Повар поклялся, что выпивка будет. По три фунта за бутылку, потому что сегодня мы празднуем одну из самых славных побед…

— Под зад его надо коленом за такую обдираловку.

— Несомненно, несомненно.

Вчетвером мы весело, с радостным смехом накрывали на стол. В какой-то момент мы с Додди, склонившись друг к другу, завели песню, которой я научилась у него:

Дева из Афин, поверьте,

Вмиг мое забрала сердце!

Раз не будет мне покоя —

Пусть берет и остальное!

Спев последнюю строчку, мы обняли друг друга за плечи и рассмеялись.

— Кончайте, вы, двое, — в голосе Молли звучала нотка легкого раздражения. Я ни за что на свете не хотела бы вызвать недовольство Молли, а потому оторвалась от Додди и постаралась придать лицу серьезное выражение. Глядя на меня, Молли проговорила:

— Ты как выпьешь виски, начинаешь беситься.

Додди с покровительственным видом вступился за меня:

— Не смей ругать ее! Сам Господь на небесах радуется, глядя на то, как она веселится… как она счастлива, — при этих последних словах он посмотрел на меня добрыми глазами.

Я отправилась на кухню и начала раскладывать по тарелкам кексы, которые приготовила утром. «Успокойся, — предупредила я себя. — Утихомирься и перестань хихикать с Додди». Но в случае с Додди это было трудно, такой это был забавный человек. Он никогда бы не стал превратно истолковывать мое поведение. Молли знала об этом загадочном человеке лишь то, что раньше он учился в колледже. Его память была просто фотографической — он помнил все стихи, которые когда-либо читал. Очень часто он говорил стихами, многие из которых я совершенно не могла понять, однако я знала, что любые его, казалось бы, легкомысленные реплики имеют свое скрытое значение. Когда я пропускала стаканчик, мне нравилось находиться в его обществе, трезвой же он действовал мне на нервы.