Кристина

Мерсер не ответил и перевел взгляд на Ли, которая стояла рядом с моими родителями. Она разговаривала с мамой, но то и дело с тревогой косилась на меня.

– Симпатичная, – снова сказал он.

– Однажды я на ней женюсь, – кивнул я.

– Не удивлюсь, если так и случится. Тебе кто-нибудь говорил, что ты рисковый парень?

– Кажется, тренер Паффер один раз обмолвился.

Он хохотнул.

– Ну что, покатили? Ты уже давно тут сидишь. Пора возвращаться к жизни.

– Легко сказать.

Он кивнул.

– Да… наверное.

– Ответите мне на один вопрос? Я должен знать. Что… – Я умолк и откашлялся. – Что вы сделали… с обломками?

– О них я лично позаботился, – весело и непринужденно ответил Мерсер, но лицо у него было очень, очень серьезное. – Попросил двух наших засунуть весь хлам в автопресс за гаражом. Вышел примерно вот такой кубик. – Он развел руки на два фута. – Один из парней здорово о него порезался. Швы потом накладывали.

Мерсер вдруг улыбнулся – такой горькой, холодной улыбки я в жизни не видел.

– Говорит, железка его укусила.

Затем он покатил меня к началу прохода, где стояли мои родители и моя девушка.

На этом история заканчивается. Правда, иногда я вижу сны.

Прошло четыре года, и лицо Арни начало стираться из моей памяти – желтеющая фотография в старом школьном альбоме. Никогда бы не поверил, что это возможно. Я сдюжил, благополучно превратился из юноши в мужчину – что бы это ни значило, – недавно получил диплом и преподаю историю в школе. Начал в прошлом году. В моем первом классе было два типчика старше меня – эдакие бадди реппертоны, вечные второгодники. Я одинок, но в моей жизни есть несколько интересных леди, и об Арни я почти не вспоминаю.

Кроме как во сне.

Сны – не единственная причина, почему я решил все это записать. О другой я сейчас расскажу, но и сны, конечно, сделали свое дело. Может быть, в каком-то смысле это способ вскрыть нагноившуюся рану и промыть ее. А может, мне просто не хватает денег на приличного мозгоправа.

В одном из таких снов я вновь оказываюсь на похоронах Каннингемов. Гробы лежат на тройных дрогах, но в церкви никого нет, кроме меня. Я опять на костылях, стою в начале центрального прохода, у самой двери. Мне не хочется идти к гробам, но костыли сами тащат вперед. Я прикасаюсь к стоящему посередине гробу. Он тут же распахивается, и внутри я вижу не Арни, а Роланда Д. Лебэя, истлевший труп в военной форме. Меня обдает вонью трупных газов, и покойник открывает глаза; его руки, черные и склизкие, покрытые какой-то плесенью, хватают меня за рукав. Он садится, вонючее, яростно скалящееся лицо оказывается в нескольких дюймах от моего, и начинает хрипеть: «Этот запах ничем не перебьешь, а? Нет на свете запаха приятнее… после женской киски… после женской киски… после женской киски…» Я пытаюсь заорать, но не могу – руки Лебэя стискивают мне горло.

Второй сон – еще более жуткий, чем первый. У меня заканчивается урок в средней школе Нортона: я собираю с учительского стола вещи, бумаги и ухожу из кабинета. Прямо в коридоре, по обеим стенам которого тянутся серые шкафчики, стоит Кристина. Новенькая и блестящая, на свежей белобокой резине. Капот украшен хромированным декоративным элементом в виде расправленных крыльев. За рулем никого, но двигатель ревет и затихает, ревет и затихает… ревет и затихает. Иногда я слышу голос Ричи Валенса, погибшего в авиакатастрофе вместе с Бадди Холли и Джайлсом Перри Ричардсоном. Ричи поет «Ла бамбу», когда Кристина бросается на меня, оставляя на полу горелую резину и срывая дверцы шкафчиков. Я замечаю на ее «блатном» номере ухмыляющийся белый череп на белом фоне, а на черепе – слова: «Рок-н-ролл жив».

Тут я просыпаюсь – крича или хватаясь за ногу.

Впрочем, кошмары снятся мне все реже. Хотя в одном из учебников по психологии (в надежде постичь непостижимое я проглотил их немало) сказано, что с возрастом люди вообще начинают реже видеть сны. На прошлое Рождество, когда я подписывал для Ли открытку, что-то заставило меня добавить постскриптум: «Как ты с этим живешь?» Я запечатал конверт и сразу отнес на почту, пока не успел передумать. Через месяц пришла ответная открытка с изображением нового таосского центра современного искусства. Сзади был только мой адрес и единственная строчка ровным почерком: «Живу с чем? Л.»

Рано или поздно все мы получаем ответы на самые важные вопросы.

Примерно в то же самое время – похоже, именно под Рождество меня начинают посещать эти мысли – я написал письмо Рику Мерсеру. Один вопрос не давал мне покоя, глодал и глодал меня изнутри. Я спросил его, что стало с кубиком прессованного металла, в который превратилась Кристина.

Ответа я не получил.

Со временем я научился жить и с такими вещами. Надо просто меньше думать о всякой ерунде. И я почти не думаю.

Итак, мой рассказ подошел к концу. Беспорядочный ворох старых воспоминаний и ночных кошмаров уместился в аккуратную стопку бумаги. Сейчас я сложу ее в папку, папку спрячу в ящик, а ящик закрою на ключ – и это будет конец.

Но я упомянул, что есть еще одна причина, по которой я решил все это записать.