Критическая масса. Как одни явления порождают другие

С точки зрения реальной политики и социологии нас должны интересовать, конечно, не столько процессы сегрегации, сколько возможность практической борьбы с нарастающим социальным отчуждением. Например, можно задуматься о том, что такая сегрегация сама означает переход общества от умеренной терпимости, основанной на спокойном восприятии наблюдаемого чужого образа жизни, к скрытой враждебности, обусловленной страхом и недостатком информированности. Модель Шеллинга не содержала такого механизма обратной связи, однако его существование кажется весьма вероятным. С этой точки зрения, возможно, следует не столько подавлять процессы сегрегации по национальным и религиозным признакам, сколько всячески повышать уровни и возможности взаимодействия между общинами.

Из данной модели также следует, что свобода выбора или перемещения в социальном пространстве (например, возможность выбора школы и т.п.) может становиться средством быстрого и экстремального развития сегрегации. Столь популярная в западном сообществе теория свободного выбора потребителя становится, в соответствии с восточной терминологией, «мантрой» правительств, которые оказываются связанными абстрактными обязательствами в борьбе с любой сегрегацией и неравенством (легко говорить о борьбе с несправедливым распределением богатства, но что можно сказать о неравенстве людей по способностям?). Можно сказать, что даже в моделировании идея равенства или общей гармонии оказывается неосуществимой, что должно заставить нас серьезно задуматься об обществе, которое мы хотим построить. С другой стороны, эти модели могут помочь нам определить реалистичные (а не идеалистические и наивные) пути построения этого общества.

Возможно, что наиболее важный и интересный результат работ Шеллинга заключается как раз в том, что четко выраженная сегрегация не подразумевает высокого уровня взаимной нетерпимости, т. е. поведение отдельных людей не обязательно экстраполируется на поведение группы. Это утверждение чрезвычайно важно для создания основ научной социологии. А гарвардский биолог Эдгар О. Вильсон даже полагает, что именно исследования изменения поведения при «укрупнении масштаба» позволят нам понять эволюционные механизмы развития мозга в ходе естественного отбора. Ценность такого подхода подчеркивается и тем, что множество относящихся к самым разнообразным системам моделей (в том числе и моделей, рассматриваемых в данной книге) включают в себя довольно разумные на первый взгляд, но спорные и противоречивые при более детальном рассмотрении предположения о самой сущности человеческого поведения. В частности, Вильсон не просто утверждает, что групповое поведение не является укрупненной копией индивидуального, а говорит о принципиальной невозможности предсказания группового поведения из наблюдений за поведением отдельных людей. Изучение инстинктов и мыслей отдельных людеіі оказывается явно недостаточным для прогнозирования действий составленной из них группы. В модели Шеллинга мы действительно обнаруживаем, что в коллективном поведении агентов, каждый из которых в отдельности проявляет разумную терпимость, наблюдаются усиление «коллективной» тенденции к сегрегации. Иными словами, картина заселения города национальными общинами на самом деле не отражает уровня отношений между конкретными людьми.

К сказанному очень подходит следующая реплика политолога Майкла Линда из фонда New America, который писал следующее:

Один мой друг, занимающийся разведением собак на продажу, говорит, что вы ничего не узнаете об этих животных, пока не будете иметь дело с их большими группами. При увеличении числа собак в стае их поведение существенно изменяется, и в нем проявляется внутренняя дисциплина. Традиционные политические философы похожи на тех ученых, которые годами изучают только индивидуальных комнатных собак⁷.

Нам следовало бы запомнить это и тоже рассматривать не привычки и поведение отдельных людей, а характерные особенности больших человеческих «стай».

ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ

Еще одной причиной, побуждающей людей переселяться из района в район, является стремление к большей безопасности. Бедные районы обычно характеризуются высокой преступностью, в результате чего многие их обитатели при первой возможности стремятся перебраться в более благополучное окружение. Нормальным гражданам вовсе не нравится жить в окружении преступников (возможно, и многим преступникам тоже), но такая тенденция приводит к дальнейшему упадку и нищете района, повышая уровень преступности.