Критическая теория

В другой своей книге, «Молоко рая» (1970), Абрамс обратился к тому, как употребление опиума повлияло на поэтическую образность, здесь он уже изучал измененные состояния сознания, но не только с точки зрения причудливости образов, но и с точки зрения изменения их функции – образы перестают быть просто выражением душевной жизни, а становятся некоторыми эффектными заявлениями о том, сколь непохож мир на наши обыденные представления. Тем самым Абрамс открывал действие особого химического агента, деформирующего сознание препарата, который показывает недостаточность слов и их сочетаний для выражения мыслей, необходимость обосновать по-новому субъект-объектные связи, чтобы стихотворение зазвучало как целое. Абрамс в конце концов перешел от новой критики к перформативной теории: литературу в поздних работах он рассматривал как форму социального действия, альтернативную обычным способам социальной коммуникации, – литература и позволяет совершать действия, не объясняя их, например, искренне в чем-то признаваться, так что все поверят в твою искренность. Но здесь мы видим и ограничения метода Абрамса – он прекрасно описывает социальную сцену, где есть сами условия для убеждения, созданные разнородными текстами, но рассматривает он только эффекты привилегированных текстов, например поэзии. Ведь такое медленное чтение исходило из одной социологической предпосылки, но не рефлектируя ее как социологическую. Оно подразумевало, что есть по крайней мере два режима чтения: обыденное чтение, когда мы просто скользим по тексту и получаем удовольствие, и внимательное замедленное чтение, которое могут позволить себе только имеющие досуг люди, но которое только и вскрывает структуры производства смысла в тексте и может раскрыть эти структуры другим. Но различение режимов – это задача социологическая, а не филологическая, и мы легко соотносим эти два типа чтения с чтением простецов и чтением аристократов: простецу важно, что будет дальше, а аристократу – что из этого следует, как можно дальше поступать, если ты это прочел. Но если не рефлектировать этот социальный контекст, то тогда мы не поймем и почему в конце концов аристократический тип чтения распространился, как в школе читают книги из моральных целей, но при этом был бесповоротно искажен, раз моральное прочтение школьной литературы только раздражает школьников своей примитивностью.

Исследования визуальности прежде всего преодолевают инерцию «медленного чтения», которое всегда оказывается немного школьным, немного удерживающим всех в классе, и стремятся выйти из школьного класса в поле. Поэтому эти исследования принципиально не различают текст и интерпретацию, напротив, визуальное произведение, фотография, комикс или фильм объявляются самостоятельными текстами и полноценными интерпретациями действительности. Задача специалиста по визуальным исследованиям – не интерпретировать, а посмотреть, как это работает, как этот образ получился и вошел в употребление, и интерпретация образа тогда автоматически сопровождает прямое его считывание. С этой точки зрения, старая литература слишком уж адаптирует реальность, приспосабливает ее к готовой сетке толкований, тогда как визуальные произведения, наоборот, являют, что реальность делает с нами и продолжает делать с нами.

Поэтому исследователь визуального задает вопрос не «что значит это изображение» или «как надо понимать данную деталь», а «как это изображение направлено на действительность», «что в этом изображении делает его фактом действительности, в которой мы живем». Для специалистов-визуалистов не фотограф интерпретирует реальность, но фотоаппарат определенным образом интерпретирует действия фотографа. Здесь теория визуального, конечно, сходится не только с марксизмом Вальтера Беньямина, который исследовал воздействие мира вещей, например пассажей, на человека с помощью марксистского термина «отчуждение», но и с феноменологией Гуссерля и его французского ученика Мерло-Понти, считавших, что произведение искусства всегда активнее зрителя и само регулирует способность зрителя воспринимать произведение.