Критика криминального разума

Два года назад у нас дома была такая же проблема. Блохи наводнили все спальни и превратили нашу жизнь в настоящий ад до тех пор, пока Лотта не отыскала решения. На два дня и две ночи она оставила на лестнице овчину, затем скатала ее и сожгла в саду подальше от дома. Они с детьми с огромным наслаждением наблюдали за тем, как прыгали в языках пламени бедные блохи, лопаясь с громким потрескиванием, не в силах спастись от неминуемой гибели.

— Это, пожалуй, единственное, о чем у нас с ним возникают споры, — продолжал Иоганн. — Он заявляет, что отсутствие воздуха и света неизбежно их всех уничтожит, и потому приказал мне опечатать окно. Мартин Лямпе твердо верил в правоту профессора. У меня создается впечатление, что он постоянно здесь присутствует. А иногда кажется, что он вообще не уходил отсюда. Я уж и не припомню, сколько раз профессор называл меня его именем.

Он прервал свой рассказ, обратив все внимание на хозяина и готовя его к постели с хорошо отработанным сочетанием твердости и уговоров.

— Ну, идемте, идемте, герр профессор! — позвал он.

Пока Иоганн раздевал его и натягивал на него ночную рубашку, Кант сидел на самом краю кровати, неподвижно застыв в позе беспомощного младенца, ожидающего, пока придет нянька, поднимет одеяло и отправит его в Страну счастливых снов. Но в отличие от детей, которых я когда-либо встречал, он был совершенно неподвижен и никак не реагировал на окружающий мир. На меня Кант не бросил ни единого взгляда. Иоганн откинул покрывало, взбил подушки и приготовился уложить его в постель.

Улегшись на матрац, Кант, казалось, погрузился в глубокий транс. Слуга натянул стеганое одеяло ему до самого подбородка. Хотя я и испытал некоторое облегчение от мысли, что нам удалось доставить профессора домой более или менее благополучно, то, что он был до такой степени пассивен и ни на что не реагировал, не предвещало ничего хорошего. Встревоженное выражение лица Иоганна отражало и мою озабоченность.

— Моя работа… Ее необходимо завершить… — донесся едва различимый шепот с кровати. Иоганн стоял рядом с Кантом, глядя сверху на своего хозяина.

— Герр профессор? — позвал он. Его голос прозвучал слишком громко в гнетущей тишине комнаты.

— Профессор Кант! — громко произнес я, подходя к кишащей блохами постели. — С вами все в порядке, сударь?

Левый глаз Канта открылся, и он уставился на меня.

— Хладнокровный убийца, — пробормотал он. — Ему никто не указ…

Он несколько раз повторил последнюю фразу.

— Что он говорит, герр поверенный? — прошептал Иоганн.

Я покачал головой. Мне хотелось тишины, хотелось, чтобы Кант прекратил безумное бормотание. Голова моя шла кругом. Неужели он воспринимает мою неспособность поймать преступника как поражение Рациональности и Аналитической Науки в целом? Или убийца перешел какую-то грань, которая была видна только Канту? А может быть, его странное состояние объяснялось столь остро воспринимаемой им опасностью, исходившей от убийцы?

Внезапно Кант громко всхлипнул.

— О Боже! — воскликнул Иоганн. — Ему нужна помощь, сударь. Вызовите врача!

— Кто его обычно лечит? — спросил я.

— Как правило, он сам. Его познания в медицине намного превосходят умения и опыт большинства кенигсбергских лекарей…

— В таком состоянии он никак себе не сможет помочь, — возразил я. — Ему необходимы кровопускания и припарки. Нам нужен профессионал.

— Здесь неподалеку живет один врач. Иногда он заходит к хозяину на чашку чаю. Возможно, он… — Иоганн, казалось, заколебался под грузом новых, совершенно неожиданно свалившихся на него обязанностей. — Однако…

Одного взгляда на профессора было достаточно, чтобы понять, что времени для колебаний не осталось. Глаза его были закрыты, лицо побледнело и утратило всякое выражение, дыхание сделалось тяжелым и учащенным.

— Где живет этот врач? — спросил я.

— В самом конце улицы, сударь. Первый дом слева.

Решив не терять больше времени на разговоры, я повернулся и побежал. У меня за спиной послышался голос Иоганна:

— Но он итальянец, сударь, и очень молод!