Критика русской истории. «Ни бог, ни царь и ни герой»

«Вся история» возникла совершенно стихийно, на чисто экономической почве: затягивали расчет, подходило, между тем, Рождество – и рабочие рисковали остаться к празднику без денег. Но финал «всей истории» должен был заставить задуматься и пропагандистов, по крайней мере, тех из них, в ком билась политическая жилка. Победа семянниковских рабочих привела к тому, что «жандармские офицеры в ту же ночь выдавали рабочим давно требуемую получку». «Мирные социалисты» не дремали – а стихийные забастовки шли, как волны, одна за другой. В декабре 1894 года «отбунтовали» семянниковцы, – а на масленице следующего года был столь же грандиозный «бунт» в порту нового адмиралтейства. Потом пришла очередь бумагопрядилен. «Среди кружков рабочих наступает пора новых веяний. Совершается перелом. Все сильнее и сильнее укрепляется мысль, что действительно сознательный рабочий должен ближе стоять к окружающей жизни, должен активнее относиться к нуждам и требованиям массы рабочих и к повседневным нарушениям всяких человеческих прав; что сознательный рабочий должен участвовать в этой окружающей жизни, а не сторониться от нее, как он делал до сих пор… Весною 1895 года оттенки нового направления становятся гуще. Раздается уже довольно резкий протест против прежнего способа ведения дела… Начинается явное неудовлетворение «кружковщиной» и «саморазвитием». Является жажда новой плодотворной работы…».

Кружковая интеллигенция уступала не сразу: «После горячего спора представителей группы рабочих района Невской заставы с представителем от группы интеллигентов, «старых социал – демократов», иначе «литераторов», было решено начать применять новую тактику массовой агитации на основании насущных потребностей рабочих той или иной фабрики». (Тар К. М. Очерк петербургского рабочего движения 90–х годов, изд. 2–е, с. 15.).

Забастовочная волна, поднимаясь все выше в течение зимы 1895/96 года достигла своего апогея в мае и июне 1896 года, когда стали все ткацкие и прядильные фабрики Петербурга и число бастовавших одновременно рабочих достигло 30 000. Стачке предшествовала майская прокламация только что возникшего Союза борьбы за освобождение рабочего класса. Борьба шла уже не так стихийно, как раньше, но все же, по признанию близкого свидетеля, «Союз был еще слишком слаб, чтобы руководить таким широким движением», а повод к этому «широкому движению» был опять – таки чисто экономический: требование заработной платы за дни коронации, когда фабрики стояли не по вине рабочих. Материально движение, длившееся почти месяц (с последних чисел мая до 18 июня), питалось не средствами какой – либо организации (в кассе Союза борьбы было всего 3000 рублей!), а, главным образом, щедрой поддержкой небастовавших рабочих (преимущественно с механических заводов). Правительственное сообщение не было так неправо, когда оно говорило, что политическая агитация воспользовалась «уже совершившимися стачками»: без агитации стачка прошла бы более хаотически, менее сознательно, но она все – таки имела бы место.

* * *

В те же годы аграрный капитализм, совсем сникший в 80–х годах, снова подает признаки жизни: мы слышим, что помещики начинают сдавать в аренду «только плохую, выпаханную землю», предпочитая землю получше обрабатывать самостоятельно, притом не по – старому, при помощи крестьян с их первобытным инвентарем, а «при помощи годовых рабочих и машинной обработки».

Сельскохозяйственное предпринимательство начинает глубоко захватывать и крестьянскую массу: раньше, рассказывает один современный наблюдатель, «хлеборобов было мало», а теперь «самый бедный купил себе лошадку за 15 руб. и вспахал (железным плугом) свою земельку, лошадку на зиму продаст за 3 руб., он и в барышах». «Вся рабочая сила накинулась на хлебопашество», – пишет другой.

При таких общих условиях в деревне должна была начаться та же борьба за повышение заработной платы, какую раньше мы видели в городе. И действительно, всюду на черноземе, особенно в «колониях», где процесс возрождения аграрного капитализма шел особенно интенсивно, проходит волна забастовок сельскохозяйственных рабочих: в Ставропольской губернии, в Кубанской области, где «число участников стачки доходило до 10 000», позже в Киевской, Подольской и других юго – западных губерниях.

«Земля – Божий дар и должна принадлежать тем, кто на ней трудится, а не господам», – говорили нередко восставшие крестьяне, и слушавшая их интеллигенция, переводя крестьянские речи на свой язык, утверждала, что среди крестьянства существует сильное тяготение к «национализации» или «социализации» земли. Сами крестьяне едва ли вкладывали тот же смысл в свою общую формулу. «Помещичьи крестьяне старались прежде всего добыть землю своего помещика», говорит анкета Вольного экономического общества.