Критика русской истории. «Ни бог, ни царь и ни герой»

«О претензиях крестьян на землю своих прежних помещиков пишут корреспонденты всех губерний. В Саратовском уезде крестьяне «добывали землю бывшего своего крепостного барина». В Макарьевском и Горбатовском уездах Нижегородской губернии крестьяне рубили лес у «своего» помещика и считали себя «вправе» это делать. В Пензенской губернии, Инсарском уезде, крестьяне ожидают общего передела частновладельческих земель, но считают, что земля бывшего их помещика принадлежит пока им, и этой земли они никому до всеобщего передела не уступят: «Этого барина земля наша, и пока мы не отдадим ее никому ни арендовать, ни покупать».

В истории «городской» революции были случаи объявления фабрик «общественной собственностью», но нигде рабочие не требовали, чтобы фабрика «ихнего» фабриканта была отдана именно им, с исключением всех других. И уж, конечно, нигде они не требовали, чтобы в их собственность были отданы продукты этой фабрики – даже не ставя вопроса о праве собственности на эту последнюю.

Между тем, захват и истребление продуктов помещичьего хозяйства был самой обычной формой нашей деревенской революции. Воскрешенное в 80–х годах крепостное право воскресило и крепостную идеологию во всех ее чертах – в том числе и идеологию крепостного бунта. Поджоги 1905–1906 годов были жестоким ответом за попытку лишить крестьянина и той жалкой «воли», какую дали ему в 1861 году. Но стремление к воле нашло здесь, как видим, реакционный или, чтобы избежать неприятного синонима, – реставрационный характер: желали восстановить то, что было, а не установить что – нибудь новое.

О «воле» в том смысле, как понимала это слово интеллигенция в лозунге «земли и воли», крестьянство думало весьма мало – вызвав у одного наблюдателя горькое замечание, что девиз «земля и воля» можно бы и укоротить – только «земля». Просмотрите все два тома анкеты Вольного экономического общества, – вы едва найдете дюжину случаев смены местного, сельского и волостного начальства и замены его «революционным»: случаев введения революционного самоуправления в целом уезде мы не имеем в самой России ни одного.

Кругозор революционного крестьянина, если у него не было интеллигентного руководителя, не шел дальше околицы его деревни, самое дальнее – его волости. Все, что выше, было уже не крестьянское дело. И что всего любопытнее: более общую постановку хотя бы земельного вопроса можно было встретить как раз не у того элемента деревни, на который возлагала все надежды революционная интеллигенция, не у «деревенской бедноты», а у ее социального противника – у так ненавистного интеллигенту – народнику сельского кулака, которого этот интеллигент готов был зачислить в первые друзья исправника и помещика.

Уже так хорошо знавший русскую деревню Энгельгардт в начале 80–х годов предостерегал от этой ошибки поверхностного народничества. «Богачи – кулаки, это – самые крайние либералы в деревне, – писал он, – самые яростные противники господ, которых они мало того, что ненавидят, но и презирают, как людей, по их мнению, ни к чему не способных, никуда не годных. Богачей – кулаков хотя иногда и ненавидят в деревне, но как либералов всегда слушают, а потому значение их в деревне в этом смысле громадное. При всех толках о земле, переделе, о равнении кулаки – богачи более всех говорят о том, что вот – де у господ земля пустует, а мужикам затеснение, что будь земля в мужицких руках, она не пустовала бы, и хлеб не был бы так дорог». (Энгельгардт А.Н… Письма из деревни, с. 515.)

Двадцать пять лет спустя мы застаем в деревне ту же самую картину. Один балашовский, Саратовской губернии, помещик писал Вольному экономическому обществу в начале 1908 года: «Верхний зажиточный слой крестьянства овладел аграрным движением. «Чумазый», который так недавно хватал «сицилистов» и представил по начальству, теперь почти целиком записался в ряды революционеров».

Балашовский помещик, как видим, разделял общенароднический предрассудок о реакционности «кулака», – ему наблюдаемое казалось свежей новостью, хотя деревенские пропагандисты, и социал – демократы, и социалисты – революционеры, еще лет за пять согласно отмечали то же самое явление.

Но продолжим выписку, – вот что говорил «чумазый»: «Купцу и барину земля без надобности: сами земли не пашут и за хозяйством не доглядывают. А бедному мужику земля и совсем ни к чему: он и с наделом управиться не может. Неурожаи от непропашки; нужны хороший скот, сбруя, семена, плуг, хороший ремонт, да денег в кармане на случай неурожая. А бедный мужик только царским пайком и дышит. Безземельных да малоземельных наделять – это все барские затеи: надел изгадили и банковскую землю изгадят. Банк землю должен хозяйственным мужикам определять, да не по 13 десятин на двор, а по 50, по 100». «Таковы речи, которые мне чуть не каждый день приходится слышать от хозяйственных мужиков, причисляющих себя обыкновенно к левым партиям», – резюмирует корреспондент Вольного экономического общества.