Критика тоталитарного опыта

Тогда попробую высказаться как историк. Чтобы пояснить разницу личной исповеди о пережитом с опытом исторического изучения, напомню об известном фильме Гаса Ван Сента «Мой собственный Айдахо» («My Own Private Idaho»). Его главный герой живёт в вымышленном им самим мире – воспоминаний о счастливом раннем детстве с матерью, проведённом в штате Айдахо. Было это на самом деле или нет – зрителю фильма узнать не дано. Герой пытается доехать из Портленда (Орегон) на родину, но его «частный Айдахо» оказывается недостижим для наркомана и уличного проститута. В свою семью после скандала возвращается его случайный любовник, которого после смерти отца, мэра Портленда, ждёт наследство и высокое общественное положение.

В истории общества и его культуры не должно быть произвольно «приватизированных» тем. Рассказывая о своих семьях, переживших или не переживших катаклизмы эпохи, мы отнюдь не пишем её интегральную историю в научном, объективном, а значит и в каком-то смысле общезначимом плане понятия «история». Такого рода нарратив сейчас известнее под названием «устной истории». Он (она) представляет собой всего лишь источник, один из множества, для дальнейшего исторического познания. Например, уже записаны сотни воспоминаний участников и жертв коллективизации в советской деревне. Но итоговые оценки этой последней продолжают разниться не только в публицистике, но и в кастовой историографии. Но ею, во всяком случае, должны заниматься не обыватели, а дипломированные исследователи. Они-то в идеале и сравнят то, что надиктовали и Борис Васильевич, и Сергей Павлович, и многие другие об одном и том же отрезке своих биографий. Эти исследователи и станут делать выводы насчёт того, каким тот отрезок истории страны и её народа «был на самом деле».

Сознавая эклектизм своей идеи множества персонифицированных «историй», Борис Васильевич предлагает, чтобы тексты учебников по истории для школ утверждала некая «общественность». Опять непродуманный до утопичности вывод. Кто именно составит «общественность»? Если это неспециалисты, так сказать, присяжные от историографии, то они некомпетентны в силу неосведомленности, неподготовленности решать, что в истории правда, а что вымысел. Кто и по каким учебникам их учил истории? Что они запомнили из этих уроков? Если же это соответственно образованные эксперты, то их разделяют те же идеологические разногласия, что и нас с оппонентом (два профессора, а каждый о своём.).

Выше мной упоминалась Комиссия при президенте РФ по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России, созданная указом Д. Медведева в мае 2009 г. С тех пор, впрочем, я не слыхал о каких-то действиях или решениях этого органа. Зато знаком с протестами профессиональных историков разных стран против излишне политизированной историографии. Так, в начале 2010 г. в Москве, в президиуме РАН состоялся «круглый стол» на тему «История, историки и власть». Лейтмотивом дискуссии стали протесты учёных против замены научных исследований на заказные политтехнологические проекты; против запрета на диалог специалистов с разными точками зрения, как в самой России, так на международной арене. Интересам нашего общества в области истории способствовали бы окончательное рассекречивание архивов многолетней давности, поддержка дальнейших исторических исследований и популяризация их результатов [31].

Так где же он, глас общественности? В статистике Интернета (насчёт «героя России»)? В процентах голосования на выборах органов власти? (которые самим Борисом Васильевичем ставятся под сомнение, а мной игнорируются). Общественность – очередной миф деклассированных потомков идеологических войн.