Критская Телица

Достоверно известно, что ни единожды впоследствии не преступила Арсиноя третьего основного уложения в открытую. Ни разу (не считая, разумеется, Сильвии, но читателю уже ведомы обстоятельства этого пикантного дела) не покусилась она соблазнить критянку.

Ифтиму чуть позже услали в далекий Фест, подальше от греха и соблазна.

Вместе с Мелитой, познавшей сначала пса, а затем — его хозяина. Кимбр отнюдь не был брезглив, а питомца содержал в исправной чистоте.

Капитан Эсон, приведенный к торжественному обету блюсти молчание, сделался тайным любовником юной повелительницы, дабы последняя, потеряв голову, не натворила глупостей, уже не поддающихся ни умолчанию, ни сокрытию. Забеременела Арсиноя лишь восемь лет спустя — по царским меркам довольно-таки поздно, хотя ныне полузабытые травные секреты дозволяли менее высокопоставленным критянкам оказываться в тягости гораздо позднее уроженок Архипелага, Та-Кемета, Малой Азии, что весьма способствовало женскому здоровью.

Именно тогда, через восемь лет, исхитрилась Арсиноя завлечь единокровного супруга на свое ложе, и эта ночь стала последней в их необычной чувственной связи. Но появление на свет маленького Эврибата, по счастью, бывшего точной копией матери, а не отца, надлежало пояснить, а престолонаследие ни в коем случае не было возможно ставить в опасность.

С тех пор Идоменей и Арсиноя жили, в сущности, порознь. Царь проводил в походах львиную долю времени; царица, вручив ребенка попечению кормилиц и нянек, чередовала скуку с утехами, то пребывая в одиночестве, то лаская красавца Эсона, то безысходно тоскуя по Ифтиме.

И томясь по множеству придворных дам...

Однако и законы, и нравы Крита решительно препятствовали ей утолить вожделение не иначе, как в минуты одиноких ласк, расточаемых себе самой в тишине и полумраке опочивальни.

А рабства, читатель уже знает, на острове не существовало. Приобрести наложницу нечего было и мечтать.

Что касается мастера Эпея, аттический умелец покончил в далекое солнечное утро с пузатой амфорой, слегка подправив написанное накануне, отоспался и долгое время не решался осушать больше одного кубка за один раз.

И то не слишком часто...

Миновало шестнадцать весен.

Глава четвертая. Расенна

И снова по волнам помчалась ладья, Покорна устам бореады...

Бакхилид. Перевод И. Анненского

Часам к семи вечера остров начал задыхаться.

В лачугах и хижинах, домах и виллах, в покоях Кидонского дворца воздух неожиданно сгустился, замер. И, чуть помедлив снаружи, за пределами хранительных стен, сперва закружился, потом взвихрился, а после завыл и завертелся подобно весеннему потоку талых вод.

Застонали и заныли в предгорьях огромные алеппские сосны; отчаянно размахивая мелкими ветвями, расшелестелись, разволновались вековые дубы; начали гнуться и качаться, отчаянно скрипя, высоченные кипарисы.

И, точно животные, почуявшие приближение проливного дождя, заметались корабли в бухте, стали форштевнями по ветру, принялись отчаянно выбирать якоря, готовясь выйти в открытое море, дабы принять удар и натиск штормового ветра подальше от берега, родного в тихую погоду и смертоносного в грозный час, когда налетает буря.

На каждом суденышке — от боевых галер до хрупких скорлупок — суетились люди, то по нескольку десятков на огромных пентеконтерах, то по двое или трое на утлых маленьких посудинках.

Ветер крепчал.

Он срывал с гребней возносившихся волн белопенную пыль, долетавшую до самой городской черты, свистел в горных ущельях, гнал над хребтами и плоскогорьями тяжелые свинцовые тучи.

У отрогов Иды, на расстоянии нескольких миль, сгустился, упер в землю острый хоботок и двинулся блуждать по скалам и кустарникам смерч, издали выглядевший маленьким, почти игрушечным, но суливший окрестным рощам опустошение полное и совершенное.

Весть разнеслась по городу молниеносно, и вскоре женщины и мужчины принялись осторожно, точно кролики из норок, высовываться из дверей, позабыв о ветре, приоткрыв рты, отчаянно гадая, куда же двинется чудовище, смахивающее на исполинскую, изготовившуюся к удару, кобру.

Сначала медленно, а затем все быстрее черная колонна принялась делиться надвое, подобно сталактиту и сталагмиту. Но известковые натеки, сокрытые в подземных пещерах и гротах, никому не сулят гибели... Верхняя часть столба оторвалась, ушла под самые тучи, а нижняя осела, ринулась вперед — неукротимо, неудержимо; достигла береговой черты дальше к востоку, за устьем реки, за массивным гранитным мысом, ударилась о древние каменные пласты, снесла траву и почву, обнажила зернистую, сверкающую блестками кварца коренную породу.

И опала.

Расшиблась вдребезги, словно стеклянный кубок, — редкостная и драгоценная вещь, изредка привозимая в поместительных трюмах сидонскими корабельщиками.

Дружный, невыразимый вздох облегчения пронесся по городу.

* * *

Пентеконтера «Ферасия»[28], вопреки всем уложениям о мореходстве и воинским уставам, поспешно покидала гавань, ведомая не капитаном, а келевстом.