Критская Телица

— Верю, госпожа, — произнес этруск после мгновенного колебания. — Убить меня любым способом возможно и сейчас — к чему хитрить с беззащитным пленником?

— Я права, — улыбнулась Арсиноя, — он и впрямь благоразумен. Повинуйся, Рефий, возражение отклоняется.

Клинок полоснул по крепчайшей коже ремней, связывающих запястья Расенны. Начальник стражи напрягся, воины подобрались. Капитан Эсимид еле заметно пожал плечами.

Этруск поморщился от резкой боли в затекших руках, однако не застонал и не охнул.

— Рефий, питье и пищу сюда, в тронный зал. Сперва подкрепись, этруск, побеседуем после.

Государыня поднялась и шагнула вперед.

— Еще мгновение, — молвила она. — С тобой, Рефий, разговор особый, не сейчас и не здесь. А ты, капитан Эсимид, и вы, четверо, клянитесь и присягайте чреслами Аписовыми хранить молчание обо всем услышанном...

Когда этруск, примостившись в дальнем углу, под искусно выписанной на стене ветвью, на которой беззвучно пела не менее искусно изображенная синяя птица, с волчьей жадностью накинулся на поданное, Арсиноя торопливо приказала:

— Теперь покиньте нас. И не вздумай подслушивать, Рефий.

— Я отвечаю за твою безопасность, госпожа! — взвился начальник стражи. — И не двинусь отсюда! Прости!

Арсиноя поманила пальцем, отвела Рефия в сторону, что-то прошептала ему на ухо.

— Кругом, марш! — скомандовал смуглый крепыш. — И ты, Эсимид, пожалуйста, удались.

— Дверь заложат снаружи бронзовым засовом, — сообщила царица Расенне. — Коль скоро тебе изменит здравомыслие, деваться будет некуда. Предупреждаю на всякий случай.

Не прекращая жевать, этруск закивал головой.

Еще самую малость поколебавшись, Рефий развернулся и вышел прочь. Послышался глухой и тяжкий лязг. Дверь замкнулась.

— Насыщайся, Расенна, — сказала повелительница. — Не спеши, я подожду и подумаю о своем.

Арсиноя вернулась к тронному креслу и поудобнее устроилась на барсовых шкурах.

Миновал без малого час.

— ...Прошу прощения, госпожа, — возразил Расенна. — Ты посулила мне жизнь и свободу.

— Безусловно, всецело и совершенно верно.

— Еще раз прости, но я не постигаю, как, услыхав и уведав подобное, можно остаться в живых. Подобные признания делают лишь тому, кого заранее полагают мертвецом. Ведь я не дурак, повелительница. Ты подметила, скажу безо всякого хвастовства, вполне справедливо.

— Да, — улыбнулась Арсиноя. — Но ведь и я не дура, согласись.

Этруск промолчал, выжидающе глядя на царицу.

— Расенна... — произнесла Арсиноя задумчиво. — Расенна, бич и проклятие Внутреннего моря. Нападающий нежданно, уходящий незаметно. Появляющийся, где не чают, исчезающий, куда не заподозрят. Не оставляющий следа...

— Смею надеяться, слухи о моем искусстве не слишком преувеличены, — скромно заметил этруск. — Я, действительно, обладаю кой-каким опытом в своем деле. Но пока, о госпожа, не разумею вполне, к чему клонится речь.

Расенна изрек сущую правду. Он уже отлично догадывался о причине, подвигшей царицу к невообразимой откровенности, однако оставался в неведении насчет предложения, которое вот-вот должно воспоследовать.

— Царской казною на Крите, — сказала Арсиноя, — распоряжается повелительница. Включая морские и военные расходы, о коих ее супруг, лавагет, ставит в известность либо заранее, либо впоследствии. Последнее, правда, лет пятьсот как относится к разряду чистейших условностей, но, тем не менее, это так, а не иначе. Ответь на один вопрос откровенно и без утайки, этруск. Ибо искренность — в твоих собственных интересах. Поверь. Ответишь — поймешь.

— Какого свойства предлагаемый вопрос, госпожа? — осведомился Расенна. — Если ты предложишь выдать осведомителей или совершить нечто сходное, отвечаю: нет.

— Великолепно! — воскликнула Арсиноя.

Этруск приподнял брови.

— А ежели, — прошипела царица, — пред тобою станет добровольный выбор: котел Рефия либо чистосердечная выдача доносчиков, а?

— Смерть в кипящем масле — не из легких, — задумчиво молвил Расенна. — Впрочем, грозить не советую.

— Что-о? — спросила Арсиноя.

— Твои телохранители, государыня, — добродушнейшим голосом уведомил этруск, — высланы вон. Я не душу, не ломаю костей, не борюсь. Я убиваю одним-единственным ударом кулака. Укладываю даже закаленных воинов. Тем паче, — прибавил он, криво ухмыльнувшись, — нежную, хрупкую, прекрасную собой женщину. Хотя, — продолжал Расенна, — внешняя прелесть к рукоприкладству и его итогам едва ли касательство имеет...

И совершенно по-детски, почти застенчиво, ухмыльнулся.

— Ты находишь меня прелестной, мерзкий разбойник? — проворковала Арсиноя тоном, исключавшим любую заведомую обиду.

— А кто бы не нашел, госпожа? — спросил пленник. — Разве только евнух карфагенский... Ну, да он, бедняга, не в счет и не в строку...

— Не в строку? Писать обучен?

— Разумею и говорю по-критски и по-египетски. По-гречески и по-вавилонски могу еще и писать...

— Эге-ей! — прервала Арсиноя. — Ты что же, чудище морское, меня самое образованностью превзошел? А, Расенна?

— Едва ли образованностью, — почтительно возразил этруск. — Опытом, так будет вернее.