Критская Телица

— Постой, — сказала повелительница. — Кажется и сдается, мы отвлеклись... Повторяю: перед тобой сугубо добровольный выбор. Назови сообщников. Или ныряй в котел с кипящим маслом.

Сколь ни выдающейся умницей была Арсиноя, а допустила несомненный и очевидный просчет. Впрочем, любой нынешний шахматист подтвердит: играть в блицтурнире, где на каждый ход отводится не более пяти секунд (в лучшем случае), гораздо сложнее, чем разыгрывать спокойную партию, на которую даруется два с половиной часа времени (сорок ходов).

Царица совершила неизбежный при быстром обмене репликами промах.

Впрочем, безобидный и послуживший к обоюдной конечной выгоде.

Расенна отлично понял: его проверяют.

— Исключено, — произнес он решительным голосом.

И, со сноровкой истинного гроссмейстера, сделал немедленный «тихий ход»:

— Зови стражу. Стоило бы, конечно, убить тебя, о царица, да рука не поднимется. К сожалению...

Несколько мгновений Арсиноя разглядывала этруска в упор. Затем широко улыбнулась и молвила:

— Ответь без утайки на иной вопрос. Касается он лишь тебя.

— Если сумею, государыня.

— Сумеешь, коль пожелаешь. Сколько добывал ты за год злодейским разбоем, орудуя на собственный страх и риск?

«Добираемся до сути», — подумал Расенна.

Помедлил, наморщив лоб; мысленно подсчитал.

— Год на год не приходится, и лето лету рознь. В общем и среднем, талантов эдак сто десять-сто двадцать... Золотых талантов, разумеется, — прибавил этруск, дабы исключить возможные зацепки либо недопонимание.

— Для пирата...

— Архипирата, — поправил Расенна, уже вполне освоившийся в присутствии великой критянки.

— Что?

— Архипирата, госпожа. Именно так именуют меня от Геракловых Столпов до Меотийского Болота[29].

— И туда забирался? — удивилась Арсиноя.

— Случалось, — ответил этруск. — Правда, разок-другой, не более. Поживы, почитай, никакой, а туземцы воинственны, и превесьма.

— Даже для архипирата... Немалое богатство, немалое!

Расенна пожал плечами.

— Но для царской казны, — сказала Арсиноя, слегка перегибаясь вперед, — ничтожная капля в море!

Расенна уставился прямо в расширенные зрачки царицы.

— Хочешь вернуться к ремеслу, в коем искушен сверх вообразимой меры, но зарабатывать не сто двадцать, а, скажем, на первых порах, двести пятьдесят золотых талантов? Если дело пойдет на лад, названная цифра будет неукоснительно увеличиваться. Верному, надежному, ловкому человеку я готова платить и пятьсот, и тысячу. Награда, как видишь, умножится, опасностей же и превратностей встретится куда меньше, чем прежде.

— Тебе требуется придворный пират, госпожа? — медленно спросил этруск.

— В известном смысле. Но, как ты, вероятно, догадываешься и сам, не грабитель, а похититель...

* * *

В последующие два месяца мастеру Эпею и начальнику стражи Рефию довелось потрудиться в поте лица — правда, на различные, совершенно несхожие лады. Но ни тот, ни другой не изведали ни минуты передышки, пока все требования, предъявленные привередливым этруском, не были исполнены безукоризненно точно.

Впрочем, принимая во внимание условие Арсинои — полная, совершенная и наибезупречнейшая скрытность, — едва ли можно было счесть Расенну капризным. Официально зачисленный в покойники пират придирчиво командовал приготовлениями, запершись в отдаленнейшей комнате гинекея; учитывал всякую мелочь, заботился о каждой малости.

Низкую, ходкую тридцативесельную миопарону «Левка» приобрели на самом юге острова, в городе Фесте, у корабелов, построивших ее для финикийского купца, на самом деле промышлявшего работорговлей и нуждавшегося в судне более проворном, чем поместительном.

Веселый, развязный грек, облачившийся для разнообразия в обычный хитон (уж больно запоминалась окружающим несуразная кожаная туника) и выкрасивший светло-русые волосы в цвет воронова крыла, предложил владельцу верфи пятикратную мзду, и ошарашенный судостроитель с готовностью дозволил угнать ладью прямо из гавани в неизвестном направлении. Разбушевавшийся финикиец учинил немыслимый скандал, однако немного утихомирился, услыхав клятвенное обещание, что через пять недель получит новую посудину, отнюдь не хуже исчезнувшей.

Ловкий критянин оставался, таким образом, при чистом тройном барыше.

Миопарона обосновалась в глубокой, узкой, окруженной скалами бухте к западу от Кидонии, где и была поручена особым заботам Эпея. Протрудившись и проколдовав над корпусом вплоть до новолуния, мастер велел помощникам (приведенным к обету молчания и убежденным, будто обустраивают разведывательный корабль) вытащить судно из воды.

Киль облили расплавленным свинцом, несколько увеличив осадку, но при этом неизмеримо повысив устойчивость миопароны, которая могла теперь нести огромный парус и, разогнавшись, обретала инерцию неудержимую.

Эпей тщательно просмолил борта и покрыл их особым составом, делавшим деревянную поверхность гладкой, точно стекло, и предохранявшим от водорослей и ракушек, склонных липнуть к плывущим кораблям и снижать быстроту хода.