Кривая империя. Книга 4

В целом, нужно сказать, такое полукровное завоевание Крыма — с сохранением местной администрации и «уважением» национальных традиций — было бесперспективно. Что и подтвердилось впоследствии.

Почти два года Екатерина занималась геополитикой — вместе с Пруссией и Австрией делила Польшу. Французский и английский королевские дворы смотрели на это в надежде, что ничего не получится, ан нет — получилось! Наши совершенно определенно захватили Белоруссию и прицеливались на прочие польские земли. Хотелось еще отобрать у турок их владения в Крыму — города Еникале и Керчь, — Екатерина прокладывала морскую дорогу в Средиземноморье. Эти русские аппетиты насторожили турок, и они саботировали наметившийся мирный договор.

А раз так, то в начале 1773 года главком граф Румянцев получил приказ форсировать Дунай. Генералы Потемкин, Вейсман, Салтыков и Суворов (вот он, появился! — до этого герой воевал в Польше) брали и отдавали мелкие задунайские городки, отбивали встречные попытки турок переправиться на нашу сторону. 11 июня, разгромив 6-тысячный турецкий заградительный отряд (Вейсман зашел ему в тыл, а Потемкин бил в лоб психической атакой), Румянцев переправил на правый берег реки всю Первую Дунайскую армию (на самом деле, это была не армия, а корпус в 13000 пехоты — дивизия по нашим меркам).

Тут дело застопорилось. Силистрию с 30000 осажденных взять не смогли, Вейсман, разбивший Нуман-пашу 22 июня и убивший 5000 турок, погиб сам. Трава в румынских полях из-за страшной жары засохла, и тягловых коней кормить было нечем — это, как если бы кончился бензин для артиллерийских тягачей. 30 июня, сознавая опасность интриг, клеветы и опалы, фельдмаршал Румянцев отдал приказ переплывать Дунай обратно. В Питере, естественно стали на Румянцева клепать, но заменить его было некем, на следующий год планировалось пополнение Первой армии до 116000, так что Румянцев усидел. К тому же, он послал за Дунай Потемкина — осаждать Силистрию, а барона Унгерна и князя Долгорукого — громить турок партизанскими наскоками. Впечатление от кампании 1773 года было улучшено.

30 декабря Императрица высказала Совету мнение, чтоб Румянцев «не полагал Балканы пределом военных действий»: Царьграда хотелось, хоть кричи! А тут еще флот российский действовал в Средиземноморье весьма успешно. Эскадра Кожухова «взяла под покровительство» Сирию, осадила и захватила Бейрут (совсем уж вблизи Иерусалима!) и уступила этот доныне беспокойный город сирийцам за 250000 пиастров...

«Пиастррры!» — как приятно, как знакомо звучит это славное флинтово слово! Пиастры и поделили по-флинтовски, — десятую долю отослали адмиралу — командующему флотом, остальное честно раздали по эскадре. Вот это по-нашему, без налогов и дурацких отчислений во внебюджетные фонды. Чистый черняк! Поэтому получатель десятины адмирал Спиридов писал, что офицеры, матросы, и особенно наемные средиземно-морские волки «для своих прибылей гораздо храбрее, нежели как из одного только жалованья служили»! Спиридову тоже «гораздо храбрее» сиделось на флагмане.

К несчастью был заключен Кучук-кайнарджийский мир, и легально зарабатывать на море стало трудно.

От мирной скуки обратимся внутрь России. В Уфе случилось чудо! Градоначальник доложил, что в соборной церкви среди бела дня и ночью раздается колокольный набат, что это — предзнаменование чего-то великого и страшного, чего? — уж ты, матушка лучше нас грешных знаешь! Пришлось матушке наряжать следствие с настоятельным указанием доискиваться естественных причин явления. Стали разбираться. Ну, во-первых оказалось, что это не гром небесный, а тихое жужжание и позвякивание из-под купола, как от пчелиного роя. Взломали снаружи большой, недавно надстроенный купол. Под ним оказался старый, маленький куполок со старым медным крестом, увитым проволокой. Вот эта проволочная арфа и звенела на межкупольном сквозняке. Сделали губернатору выговор, как это он, умный человек поддался суеверию. 18 век заканчивается, а он — чудо»!

Здесь, отметив охлаждение Екатерины к Орлову, наш главный Историк С.М.Соловьев расхворался желчной болезнью и скончался, чуть-чуть не дотянув свою «Историю России» до намеченного конца — казни Пугачева и смерти Императрицы.

Вечная ему память!

«День мой — год мой!»...

А История, тем временем, не стояла на месте. Ползли, ползли по Руси милые нашему сердцу бомжи и кликуши, несли страшные вести о неминуемом приходе грозного царя.

Ожидался либо царевич Павел, либо покойный, но вечно живой Петр III, либо кто-нибудь еще, не столь въедливый, как «матушка».