Кривая линия (СИ)

  Возникает ощущение, что за этим последует жирное: "Заткнитесь", но она только бросает в нашу сторону гневный взгляд. Конечно, мы не стоим того, чтобы смотреть нам в лицо. Наплевать. Наплевать, что я мытарюсь здесь ежедневно, что я поступил не в тот универ, наслушавшись родителей и внимательного брата. Внимательного настолько, что однажды ему стало по-странному всё равно, что будет со мной после его смерти.

  - Переводами всё больше заработаешь, - говорила мне мать, поджимая щедро накрашенные губы.

  Красная помада, красные комочки в уголках рта. Эстетика, чтоб её. Сейчас мать губы не красит, да и вообще выглядит паршиво. Вся её красота оказалась пустышкой, стоило снять грим. Она сына потеряла, скажете вы, урод бессердечный. А я потерял брата, чего уж там, невелики страдания. И почему её горе ценится дороже моего? Завтра поеду к ней, посмотрю на её крысиного хахаля, на неё саму. Никаких комочков в уголках рта, никакого фальшивого блеска. Правильно говорят, несчастье обнажает настоящую сущность. Все мы оказались довольно уродливы.

  Пара заканчивается, Славка тянет меня к выходу. В непроветриваемом коридоре ещё более затхло, чем в аудитории. Такое ощущение, что леденец стоит в горле, никак не желая проходить дальше. Вот так и тоска моя, как жалкая конфетка - мятная, только без сахара - сидит где-то наверху.

  Пар сегодня больше нет, культурология отменилась, а это уже почти счастье. Вечер этот, на который меня зазвала Славка, начинается только через три часа, домой идти нет желания - да и не успею уже. Отец, наверное, на работе, хотя чёрт его знает, где он прохлаждается.

  - Славочка, в кафе пошли, - говорю я, беру её за руку.

  У неё тёплая ладошка, живая. Мы с Гошей в детстве тоже за руку ходили.

  - Пошли, - Слава улыбается.

  У неё красивый рот, и я не могу его изобразить, потому что рисовальщик из меня никакой, но могу поцеловать. Наклоняюсь, целую легонько, как всегда. Вообще не разобраться, зачем, у нас же такая хорошая дружба. Просто хочется иногда. Нравится. Слава никогда не спрашивает, ей тоже нравится, смотрит с улыбкой и ничего не говорит. Стайка очередных курящих хихикает презрительно.

  В кафешке посетителей мало. Народ трудится - кто на работке, кто в универе, одни мы, гадёныши свободные, балду пинаем. Вишнёвый сок и пирожные - как дети, честное слово! Это единственное, что может вернуть меня в беспечные годы на пару минут, а потом мятная конфетка без сахара, то бишь, тоска зелёная, возвращается... Вообще литературу я люблю, поэтому Славка и решила таким образом спасти меня от хандры. Какая это хандра, это почти болезнь! Но к современным трудам у меня много вопросов. Везде чернуха сплошная - ещё хлеще, чем в классике. Бедный люд всё ковыряют и ковыряют, а я думаю: жизнь и так тошная, не хватало при помощи книг заныривать в беспредельную жуть.

  Пирожное вкусное, приятно холодит язык. Крем мгновенно превращается в сладкую жижу, стоит только облизать ложку. Славка отпивает сок, и над губами у неё появляются вишнёвые усы. Я аккуратно стираю их салфеткой. В голове возникает такая панорама - брата нет, семья развалилась, а я сижу со Славой в кафешке и пожираю пирожные. И сижу я только потому, что случившегося не исправишь, семью не починишь. Делать мне больше нечего, как здесь дурака валять.

  - Я вчера на рассказ Гелприна наткнулся, - говорю.

  У Славки на ложке - кусок сметанного торта, а в глазах - любопытство, мол, ну и что ты там такого начитал, умник?

  - Эдакая антиутопия. Люди перестали читать книги. Совсем. А робота за интерес к ним, как его... Утилизировали.

  - А в конце пришли дети и захотели учиться литературе, - Славка отправляет кусок в рот.

  - Ты читала? - удивляюсь.

  - Давно. Я вообще фантастику не люблю, Паш, - ещё один кусочек оказывается на ложке. - Но этот случайно нашла. После меня хоть потоп, помнишь? Вот честно, пофиг. Мы всё равно ничего не изменим.

  Она, конечно, права, но от всего этого веет полнейшей безнадёгой.

  - Нравится, да? - спрашиваю зачем-то, указывая на торт.

  - Вкуснотища. Ты же знаешь, я готова душу за них продать, Веснушкин, - смеётся Слава.

  - Знаю, пацанёнок, - отвечаю.

  Взаимный обмен колкостями закончен, хотя это, скорее, телячьи нежности. Самому противно, не поверите.

  Слава откидывается на спинку дивана и поправляет воротник рубашки. От торта остаются крошки на тарелке. Сок в стакане отчего-то напоминает кровь.

  Застрять бы здесь навсегда, в этой ламповой кафешке, Слава напротив, пирожные съедены, но можно взять ещё. Здесь нет ноющей матери, отцовских недоВенер и его самого, предпочитающего делать вид, что ничего не случилось. Идиотизм. Здесь возникает ощущение, что и жизни вокруг нет, точнее, она происходит не с тобой, а ты выбрал момент поудачнее и застрял в нём.

  - Ещё по пирожному? - спрашиваю.

  Слава улыбается.

  - Мне достаточно, - она берёт стакан и делает глоток.

  Сок растекается по стеклянным стенкам, будто краски на полотне.

  Я медленно вспоминаю. Мне восемь, и брат гуляет со мной в парке развлечений. На дворе июль, жара, солнце припекает мне голову через тонкую кепку. Я хочу мороженое.