Кривая речь

– Comment ça va, mon cher, parlez-moi,
Как Notre-Dame? Как Louvre и Sorbonne, а?
Встречал потомков Карла Валуа?
С Бурбоном выпил рюмочку Бурбона?

– Я предпочел бы самый кислый морс,
Ведь Карл помер вкупе с Бонапартом.
И не похож Париж на Гельсингфорс
С холодным ненавязчивым поп-артом.

Мужик из бронзы в шляпе – скукота.
У нас их тьмы усатых и скуластых,
Вот бронзовой русалки нагота,
И львы вокруг безгривые да в ластах.

Фигурка нимфы – чистый эталон,
Но рядом дочь – выгуливай и пестуй,
И ждет паром, изящный, словно слон,
За что и назван «Финскою невестой».

Чухонский лев не то что леопард,
Русалка – дочь француза, но не финна,
А мы в каюте. Он – не Бонапарт,
Она не очень чтобы Жозефина.

Но словно Ванга или Мессинг Вольф,
Дочь в смысле эзотерики игрунья
И заявляет: «Звать его Рудольф,
А спутница – не Фрося и не Груня,

Но Виолетта». Это не претит
Мне, похвалив любимое потомство,
Чтоб приподнять настрой и аппетит,
Испить немного водки за знакомство.

Но время гонит. Цигель ай люлю.
Жмет теснота в каморке без оконца.
Тем более я сауну люблю,
Она – приют убогого чухонца.

И мать его джакузькину, хотя
Та, вероятно, все же итальянка.
Мозги горячим паром кипятя,
Я жирный крест черчу на слове «пьянка»,

Долой коньяк, и виски, и абсент.
Давясь, жую сазана с пармезаном:
Посредственны да Винчи и Винсент,
Когда в желудке кофе с круассаном.

Жаль, не судьба набить кубышку впрок
До новых блюд от камбуза парома…
Германию оставлю между строк,
Упомянув, что гида звали Рома.

Виват, Париж. Ты спрашивал: «ça va?»
Comme сi, comme ça. Париж великолепен,
Но спать хочу, поскольку я сова
И мне с утра что Ренуар, что Репин.

Шумели Елисейские луга
Невдалеке от Эйфелевой пашни…
Отель, вручи казенные блага.
Прими меня, разуй и одомашни.

Мне что Тулуз-Лотрек, что Васнецов.
Устал донельзя. Боты как вериги.
Путеводитель есть, в конце концов,
И гид, а в скобках – уроженец Риги.

Размякло тело, ноги как ватин.
Мозг – старая бракованная флешка:
Вокзал у них – собрание картин.
Дом Инвалидов – вовсе не ночлежка.

Французской кухне спето сто осанн,
А я спою им, кто такой Кутузов.
С таким лицом мне дали круассан,
Как будто это норма ста французов.

Переживу на хлебе и воде.
Докормят дома зразиной с пельменем.
Нехватку калорийности в еде
Духовной пищей быстренько заменим.

Замена каше – Лувр и Версаль.
Уже ребром не ставится вопрос каш,
Лишь роскошью глаза мне не сусаль,
Но, Боже мой, какая это роскошь!

И сразу из огня да в полымя:
Скачок от менуэта до брейк-данса.
Перелетаем, голову сломя,
В американский штат от ля Дефанса.

И сразу в липкий, сладостный ликер:
Карабкаемся к мученикам в гору,
До кружевной, воздушной Сакре-Кер,
К ее витиеватому декору,

И вниз, но ты, mon cher, не зубоскаль,
Когда альков супругою не занят,
Идет monsieur гулять на Place Pigalle.
Его под вечер к пигалицам тянет.

Меня ж в отель, поскольку рядом дочь,
Я нежно чадо втискиваю в опус.
Мыслишки, говорю, сосредоточь.
Нас ждут две башни и один автобус.

Он унесется быстро, как сапсан,
От Бельмондо, Делона и Ришара.
Съедаем наш последний круассан,
Объев Париж от клерка до клошара.

Официант, прости за это нас,
Не матерясь, шепни о моветоне,
А нас уже заждались Montparnasse,
La tour Eif el и сказка на ладони.

Еще б денечек – это как порез.
Болит, зудит, но в Бельгию пора нам,
Где у детей в Брюсселе энурез
Так благотворно брызгает по ранам.

И пляшет дождь, и пляшет стар и млад,
И яйца бьет – нелепая причуда,
И кружева, и темный шоколад,
Гран Плас и дождь, но площадь – просто чудо.

А утром без таможенных постов —
Нутро наружу, фиги из карманов —
Въезжаем в мир каналов и мостов
И сексуальных велонаркоманов.

И ты, mon cher, до пакостей охоч?
Но мне мозги не пудри этой пудрой.
Я ж говорил – со мною рядом дочь.
Она скромна, как агнец белокудрый,

И я, баран кудрявый, но седой,
Мне отбелить свой собственный пора б лик,
Но для начала, справившись с едой,
Неплохо бы запрыгнуть на кораблик.

Я улей мыслей зря разворошил.
Назад бы вставить каждую детальку,
Чтоб уяснить: какой из водных жил
Вручил бы пальму, вымпел и медальку.

На Амстеле не стал бы я врагам
Желать жилья: не дом, а хлев для чушки.
Прибились к неопрятным берегам
Плавучие избенки и лачужки.

С пороков собирают барыши,
И коноплей проедены умишки,
Но до чего ж каналы хороши,
Забавны кособокие домишки.

Веселый стольный город Амстердам!
Фасады – словно ящики комода.
А с Сены я увидел Notre Dame
И выгнул спину, вспомнив Квазимодо.

Мост Александра – вот апофеоз.
Я рядом с ним позирую у борта.
Подумаешь, врожденный сколиоз.
Я снова грудь выпячиваю гордо.

Фанфары, туш. Фужер шампанским вспень.
По бархату пурпурного настила
Нева течет на высшую ступень.
Она сегодня тоже победила.

Я ей готов всю жизнь платить оброк.
Рожден на свет таким неволюбивым…
Ну а пока оставлю между строк
Германию с сардельками и пивом.

Отчалил сине-белый эшелон,
А я заметил некой Виолетте,
Что, вероятно, замуж вышел он,
Раз из невесты превратился в леди.

Такую мог бы вылепить Сидур
В порыве неосознанной любови к
Натурщице, а в чреве – Помпадур
И верный фаворит ее Людовик.

В бокалах сок, компот и лимонад.
Мне лимонадом голову задело.
Ты говоришь – подшучиваю над
Тобой слегка. Ну есть такое дело.

Конечно, море водки, пива воз.
Я не хочу на печень сыпать соль вам.
Запишем так: я впал в анабиоз
И называл Людовика Рудольфом.

Ел дорогие, сытные харчи,
А с сыту-пьяну что за серенада.
Ты песен хочешь – Кукина включи.
Он напоет, что про Париж не надо.