Кривое зеркало. Как на нас влияют интернет, реалити-шоу и феминизм

После нескольких месяцев расследования администрация университета признала насильника Фрэнсис невиновным. Он мог вернуться в кампус. (Фрэнсис написала мне следующей осенью – он действительно вернулся.) Университет выпустил большой документ на 127 страницах, в котором ее показания объявляли недостоверными. «Они представили меня пьяной девкой, которая пришла на вечеринку, чтобы пофлиртовать, но ситуация слегка вышла из-под контроля. Мне стало стыдно, и я не смогла справиться с последствиями», – рассказала мне Фрэнсис. Я прочла этот документ, и мне стало плохо. Насильник признавал сексуальный контакт и то, что Фрэнсис физически боролась с ним, пытаясь положить этому конец. Он утверждал, что остановился вовремя. В документе отмечалось, что в поведении Фрэнсис по отношению к насильнику до инцидента и ее заявлениях после инцидента есть явные несоответствия. Исходя из этого и из существующей в университете презумпции невиновности, физический контакт был признан приемлемым. Администрация решила, что Фрэнсис либо лжет, либо заблуждается, либо сама является виновной. Я испытала абсолютное отчаяние: вот он – результат колоссальных перемен. Друзья и полиция отнеслись к словам Фрэнсис серьезно. Университет исключил насильника и провел тщательное и процедурно правильное расследование. Но ее все равно изнасиловали после вечеринки в первом же семестре. Университет по-прежнему считает несправедливым наказывать насильника. Все то, что определяло личность этой девушки – ее живость, уверенность, страсть, – было растоптано в тот самый момент, когда достигло пика. Технически все сделали то, что должны были, тем не менее все это наводило на мысль о стеклянной башне, окружающей непреодолимую гниль.

Недавний сдвиг в общественных взглядах на сексуальное насилие стал настолько драматичным и запоздавшим, что отвлек внимание от важного факта. Наши системы все еще терпят крах в этом вопросе. Ни одно преступление не является настолько запутанным и карательным, как изнасилование. Ни одно другое насильственное преступление не несет в себе встроенного алиби, которое мгновенно оправдывает преступника и перекладывает ответственность на жертву. Нет межличностного взаимодействия, которое можно использовать для оправдания грабежа или убийства, тогда как изнасилование объясняют сексом. Лучший судебный сценарий для жертвы одновременно является худшим для нее: чтобы люди поверили, что ты заслуживаешь справедливости, ты должна быть раздавлена. Развитие и широкое распространение феминизма этого не меняет. Мир, в который мы верим, который пытаемся сделать реальным и осязаемым, все еще не совпадает с уже существующим.

Я пришла к мысли, что нельзя писать о сексуальном насилии как о некоей аномалии. Изнасилование – не исключение. И не аномалия. И невозможно превратить это в приятную историю.

Работая над этой статьей, я нашла в Интернете свадебные фотографии Джеки. Я пролистывала снимки и представляла дом, где она живет под новой фамилией – светлую кухню с красными эмалевыми яблоками на держателе для бумажных полотенец, табличку над входом с надписью «Благодарность превращает то, что мы имеем, в достаточное». Я чувствовала, как меня охватывает страшное презрение. В тот же день я читала ее запись в Энциклопедии Драматика, этом тролле Википедии. «Означает ли это, что лживая шлюха Джеки… должна нам бесплатный групповой секс? – было написано там. – А Сабрина Рубин Эрдели? ОНА не заслуживает группового секса? Нет?» Мне стало противно – и от языка, и от шокирующего осознания: я обижена на них обеих. Мне казалось, что Джеки и Эрдели неосознанно приговорили меня писать статьи о сексуальном насилии – словно эта тема стала настолько личной, что отпечаталась во мне, словно я всегда испытывала иррациональное стремление исправить или искупить ошибки этих посторонних женщин.

Но я знаю, как в этом конкретном случае можно легко перенаправить гнев. Я знаю, что на самом деле обижена на само сексуальное насилие. Меня оскорбляют парни, которые ни на минуту не задумываются, что ведут себя недопустимо. Меня оскорбляют мужчины, в которых они превращаются, их власть, основанная на подчинении, и их отказ анализировать собственные поступки. Я ненавижу грязную реку, в которой стою, а не журналистку и студентку. Я понимаю, что у всех нас общее дело. В статье в n+1 Шамбелан пишет:

Это история о рассказанной Джеки истории: она сделала это от ярости. Она не понимала, что ее охватила ярость, но это было так. Что-то случилось, и она хотела рассказать другим людям, чтобы они поняли, что произошло и что она чувствует. Но когда она попыталась рассказать – может быть, кому-то еще, может быть, себе самой, – история не возымела действия. Она не прозвучала так, как это произошло в жизни. Она стала заурядной, обычной, достойной забвения, как миллион историй других женщин. Но для нее все было не так.