Кризис 19.11.2008

О том, что денег может не быть, я узнал зимним вечером в скиту Оптиной пустыни. Мы сидели в каморке у полусумасшедшего бородатого послушника, тот вычислил меня по значку с Егором Летовым на лацкане пальто. Вручил ведро с углем, велел снять значок — «Летов тут не котируется» — и позвал в гости. Мы только-только решили оскоромиться рыбными консервами, как в дверь с мороза ввалился еще один бородатый гость. «Деньги меняют!» — сообщил он тоном, выдававшим живой интерес к мирским благам. — «Только два дня! Полтинники и сторублевки! Не больше пятисот рублей на нос!»

В завязавшейся беседе послушников и паломников — где в Козельске ближайшая сберкасса, стоит ли, не дожидаясь рассвета, метнуться в Москву, чтоб вытащить деньги из-под матраса — я был лицом незаинтересованным: у меня не было ни денег под матрасом, ни денег на сберкнижке, ни сберкнижки как таковой. Купюр достоинством 50 и 100 рублей не было тоже. Была только твердая вера в то, что деньги — это некая константа: их может быть мало, но каждый месяц их запас пополняется, на эту сумму можно купить неизменное количество банок тушенки и бутылок водки, куда деньги положишь — оттуда и возьмешь, и так будет всегда. Доставать, добывать, бегать по городу в поисках — эти глаголы применимы к колбасе или югославским сапогам, это они могут временно закончиться или полностью пропасть — но деньги так или иначе будут; не сегодня, так завтра. И если деньги уже есть — они не могут исчезнуть, раствориться без следа.

Оказалось, могут.

Деньги начали исчезать еще до гайдаровской реформы — одновременно с этим обнаружился новый способ их получения: бизнес. К тому времени слово было в ходу уже года два, но все еще считалось привилегией особого сорта людей. Тех, которым всегда мало. Эти странные люди создают непонятные молодежные центры при райкомах комсомола и перегоняют из города в город фуру консервов в обмен на фуру холодильников, или продают джинсы-варенки на Рижском рынке, или размещают (хотя слова «размещают» тогда еще не было) рекламу какого-то таинственного «Менатепа» на первой программе ЦТ. Все эти занятия хотя и разрешены официально, но очевидно предосудительны, и всех этих людей хотелось бы урезонить цитатой из древнего сочинения, которое журнал «В мире книг» публикует в новом переводе Аверинцева: не собирайте сокровищ там, где воры подкапывают и крадут, ну и далее по тексту. К началу 91-го бизнес из кастовой привилегии превратился в дело каждого. Термин этот тогда трактовался расширительно — гордая фраза «зато у него свое дело» употреблялась по отношению как к хозяевам «Менатепа», так и к людям, торговавшим с земли ботинками в Лужниках. Понятия о норме прибыли также были расплывчаты — бабушки у метро «Университет» предлагали банку майонеза за десять, «но если будешь брать — отдам за пять». Многие мои однокурсники, даром что факультет был философским, то есть далеким от мирской суеты, также обнаружили в себе предпринимательскую жилку: жилка, как правило, подталкивала их к продаже водки из-под полы в общежитии на Вернадского: впрочем, оптовый запас часто пропивался торговцами еще до начала розничных продаж.

Я, в пику планово-убыточным водочным гешефтам, решил заняться высокотехнологичным бизнесом. Случайно встреченные знакомые рассказали, что у них есть доступ к некоей коммерческой компьютерной сети, где сводятся вместе заявки на покупку и продажу всякой всячины — минеральных удобрений, станков с ЧПУ, сахара-сырца — и поскольку в ночи монитор не занят, я могу попробовать себя в роли маклера. Биржевая площадка находилась в съемной однокомнатной квартире в Коньково: на черном мониторе бежали по вертикали корявые желтые буквы, я пристально всматривался в предложения купить 10 мешков овса или продать 3 вагона цемента, и не мог взять в толк: при чем тут я? По идее, продавцы овса и покупатели цемента должны сами находить друг друга в этой ленте новостей, функцию посредника здесь успешно выполняет электронный мозг, — думал я и шел на кухню пить купленный у метро «Амаретто»: в конце концов, пустая квартира в Коньково с уютно гудящим системным блоком имела очевидные преимущества перед комнатой в общежитии, где змея водочного бизнеса продолжала кусать себя за хвост. Иногда на огонек заходил хозяин монитора — интеллигентный человек в больших очках и лиловом пуховике, большой любитель Талькова. Прослушивание композиций певца-патриота происходило в этих стенах регулярно: с тех пор я могу наизусть с любого места исполнить песню «Господа демократы» или «Если б я был кремлевской стеною» — при том что ни одной сделки, будь то с овсом или станками ЧПУ, мне зафиксировать не удалось. В конце концов, хозяева переключились на еще более технологичное ноу-хау — продажу плоских пластиковых электрообогревателей, которыми можно обшивать холодные дачные стены, и монитор был выкинут за ненадобностью, а вместе с ним и я.