Кризис

Следующим примером, в котором Германия представляет собой крайность среди наших «подопытных», является жалость к себе и проявления виктимизации (фактор № 2). Это особенно интересная тема для обсуждения, поскольку Германия на самом деле олицетворяет не одну, а сразу две противоположные крайности – в своих разноречивых реакциях на Первую мировую и Вторую мировую войны.

К октябрю 1918 года, накануне окончания Первой мировой войны, последние наступательные инициативы Германии на Западном фронте оказались тщетными. Союзные армии наступали, в подкрепление прибыли миллионы американских военнослужащих[74], и неизбежное поражение Германии теперь виделось всего лишь вопросом времени. Но немецкие части отступали организованно, потому союзники еще не достигли германских границ. Переговоры о перемирии ускорили мятеж германского флота и несколько случаев вооруженного бунта в самой Германии. В итоге послевоенные политические агитаторы, в особенности Адольф Гитлер, утверждали, что германские войска не потерпели военного поражения, что солдат предали «ударом в спину» изменники среди гражданских политиков. Условия Версальского договора, навязанного Германии победоносными союзниками, содержали пресловутую оговорку о «вине за развязывание войны», выставляли Германию агрессором и вынуждали немцев ощущать свою «ущербность» и обиду на победителей. Потому, пускай многие немецкие историки после войны сами признавали, что были допущены политические ошибки, которые втянули Германию в войну на неблагоприятных условиях, распространенное послевоенное мнение, популярное у немецкой общественности, гласило, что Германия стала жертвой, а ее лидеров нельзя считать ответственными за невзгоды страны.

Теперь сравним это восприятие себя как жертв после Первой мировой войны с самовосприятием Германии после Второй мировой войны. В мае 1945 года армии Германии были разгромлены на всех фронтах, территорию Германии оккупировали союзные войска, и капитуляция рейха, что не удивительно, оказалась безоговорочной. Никто – ни немцы, ни другие народы – не отрицал, что Вторая мировая война в Европе началась из-за непомерных амбиций Гитлера. Немцы постепенно узнавали о чудовищных и беспрецедентных зверствах, творившихся в рамках политики правительства Германии в концентрационных лагерях и на Восточном фронте. Страдало и гражданское население Германии, особенно это касалось разбомбленных Гамбурга и Дрездена, а также других немецких городов; мирные жители бежали, спасаясь от наступления советских войск, а этнических немцев изгоняли из мест их проживания в Восточной Европе и на бывшей восточногерманской территории поляки, чехи и прочие восточноевропейские народы. Как считается, советское наступление и изгнание немцев затронули более 12 миллионов немецких граждан, в одночасье превратившихся в качестве беженцев; свыше 2 миллионов из них погибло, а около миллиона немецких женщин было изнасиловано[75].

Эти страдания немецкого гражданского населения удостоились некоторого внимания со стороны власти и общественности в послевоенной Германии. Однако жалость к себе и проявления виктимизации отнюдь не определяли самовосприятие немцев после Второй мировой войны, в отличие от Первой мировой. Отчасти причина заключалась в том, что немцы понимали: все злодеяния русских, поляков и чехов в отношении мирного населения Германии суть возмездие за те зверства, которые сами немцы творили на территориях обитания перечисленных народов. Но нельзя принимать этот отказ немцев от роли жертвы и их готовность устыдиться после Второй мировой войны как должное – именно потому, что перед глазами у нас пример обратного поведения тех же немцев после Первой мировой войны (и японцев после Второй мировой войны, см. главу 8). Так или иначе, болезненная переоценка прошлого принесла пользу: сегодня Германия поддерживает гораздо более тесные и теплые отношения с бывшими врагами, чем было после Первой мировой войны (а вот у Японии все не настолько хорошо).

* * *

Два оставшихся случая, в которых Германия является образцом экстремальности, если можно так выразиться, взаимосвязаны: это роль лидеров и честная самооценка или ее отсутствие (фактор № 7). Поскольку географическое местоположение Германии в центре Европы регулярно подвергало страны всевозможным угрозам, в отличие, допустим, от Великобритании или США, защищенных водными преградами, то вполне очевидно, что влияние хорошего или дурного руководства более значимо именно для Германии, а не для Англии или Америки.