Кризис и Власть. Том I. Лестница в небо

Наличие у Маршалла личных связей в военных кругах США показалось Слоану вполне достаточным, чтобы без колебаний ввести генерала в совет директоров крупнейшей американской корпорации. «Валюта»[642], в которой измеряется «социальное богатство» представителя элиты, — это количество и надежность его личных связей с другими представителями той же элиты (вспоминаем исследование Хантера). Личное богатство без таких связей уже ничего не стоит; столь же мало стоит высокий пост топ-менеджера, не подкрепленный принадлежностью к группе, решающей вопросы. Для обозначения членов этой элиты, управляющих громадными корпорациями, которые им не принадлежат, Миллсу приходится использовать новый термин — «корпоративные богачи» (corporate rich):

Неверно, что американской экономикой управляют шестьдесят блистательных, широко разветвленных, похожих на кланы семейств; неверно также, что мы пережили некую незаметную революцию управляющих, отнявшую у подобных семейств их привилегии и власть. Те действительные перемены, которые неправильно выражаются формулами «шестьдесят семейств» и «революция управляющих», могут быть точнее выражены формулой, гласящей, что мы пережили реорганизацию системы управления собственностью имущих классов, в результате которой они превратились в более или менее однородный класс корпоративных богачей [Mills, 1956, p. 147].

Корпоративные богачи отличаются от частных (лозунгом которых долгое время были слова Вандербильта «Плевать на всех!» — пока не выяснилось, что плюнули-то как раз на них самих) умением делиться, то есть направлять часть своих доходов на создание и поддержание собственной властной группировки. Тем самым они получают доступ к чужим ресурсам (будь то дочерняя акционерная компания, где им принадлежит лишь небольшой процент акций, или целое государство, где во главе могущественного министерства поставлен один, но свой человек) и приобретают куда большую власть, нежели самый богатый, но не обладающий собственной группировкой миллиардер. Типичный представитель корпоративной элиты — эффективный менеджер, которому все равно, какой руководящий пост занимать, и который готов по первому же требованию своей группировки отправиться осваивать новые прибыли и бюджеты:

Ядро властвующей элиты состоит прежде всего из тех людей, которые свободно переходят от командных ролей в верхах одной из господствующих иерархий к подобным же ролям в другой иерархии [Mills, 1956, p. 288].

Именно эта особенность элиты — отношение к организациям как к ресурсу, который можно и нужно выдоить досуха, — проявляется в отсутствии формальных организаций внутри самой элиты. Не существует никаких «тайных советов», никакого «комитета 300», все вопросы решаются исключительно в закулисных обсуждениях, созываемых по мере необходимости теми, кто знает, кого на них приглашать.

Властвующая элита по самой своей природе более склонна пользоваться уже существующими организациями (действуя внутри них и посредничая между ними), чем создавать определенные организации, в которые входили бы ее члены, и только они [Mills, 1956, p. 293].

Нарисовав столь впечатляющую картину «невидимой власти» корпоративной элиты, Миллс приступает к решению последнего вопроса. Как насчет «этих, в Вашингтоне»? Неужели и высшая власть в Америке — государственная — тоже принадлежит корпорациям? Как тогда быть с американской демократией, выборами, Конгрессом и Сенатом? Ответ дает очередное исследование, на этот раз — биографий государственных служащих федерального уровня. Получить соответствующую должность могут два типа людей: профессиональный политик, принадлежащий к политической партии и сделавший карьеру с уровня штата, или же сторонний назначенец, никогда не занимавшийся публичной политикой. Миллс называет вторых политическими аутсайдерами и приводит статистические данные (не столь впечатляющие, как в предыдущем случае, но вполне показательные):

Доля людей из состава политической элиты, работавших когда-либо в местных органах власти или в правительственном аппарате штатов, сокращалась из поколения в поколение; с 1789 по 1921 год она уменьшилась с 93 до 69 %. В правительстве Эйзенхауэра эта доля упала до 57 %. Укажем далее, что из состава политической элиты наших дней только 14 % (а из руководящих политических деятелей начала XX века — около 25 %) когда-либо состояли в законодательных собраниях штатов. Во времена отцов-основателей, в период 1789–1801 годов, такие люди составляли 81 % среди высших политических деятелей [Mills, 1956, p. 229].

Как и в случае корпораций, в государственном аппарате начинают преобладать назначаемые сотрудники:

В нынешней эйзенхауэровской группе [только] 36 % людей, принадлежащих к политическим верхам, получили все посты (вплоть до самых высоких), которые они когда-либо занимали, в результате выборов; 50 % чаще назначались, чем избирались, а 14 % никогда ранее не занимали политических постов [Mills, 1956, p. 230].