Кризис социал-демократии

Таким образом, война висела в воздухе в течение 8 лет. Если она все время отодвигалась, то исключительно потому, что каждый раз та или другая из заинтересованных сторон не была готова со своими военными приготовлениями. Теперешняя война собственно была готова еще при посылке «Пантеры» к мароккским берегам в 1911 г. — без убийства герцогской четы, без французских летчиков над Нюренбургом и без вступления русских в Австрию. Германия отложила тогда ее до более благоприятного для нее момента. Здесь также не мешает познакомиться с чистосердечным признанием немецких империалистов. "Делавшиеся со стороны так называемых старых немцев во время мароккского кризиса 1911 г. упреки в слабости немецкой политики можно опровергнуть простым указанием на то, что, когда мы посылали «Пантеру» в Агадир, постройка северо- восточного канала находилась в разгаре своих работ, что укрепление Гельголанда до размеров большой крепости требовало еще много времени для своего окончания, и что наш флот в отношении дредноутов и вооружения стоял в значительно менее благоприятном отношении к английской морской силе, чем это было три года спустя. Как канал, так и Гельголанд и боевые силы флота были по сравнению с теперешним 1914 годом или слишком отсталыми или, вообще, негодными к войне. В подобном положении было бы совершенным безумием вызывать решительную войну, зная заранее, что в дальнейшем будет для этого достаточно много благоприятных возможностей" [9].

Сначала нужно было привести в боевую готовность немецкий флот и провести через рейхстаг большое военное вооружение. Весной 14 года Германия почувствовала себя готовой к войне, в то время, как Франция в то время еще работала над своим трехлетним сроком службы, а у России не была закончена ни морская программа, ни сухопутное войско. Надо было энергично использовать положение. "Для нас, Германии и Австрии", пишет о положении 1914 г. тот же Рорбах, который не только является крупным защитником империализма в Германии, но стоя в тесном соприкосновении с руководящими политическими кругами, может считаться также их полуофициальным представителем — "для нас главная забота состояла на этот раз в том, чтобы не быть морально вынужденными, вследствие временной и притворной уступчивости России, ждать до тех пор, пока не окажутся готовыми Россия и Франция" (стр. 83). Другими словами, главная забота в июле 1914 г. заключалась в том, чтобы не увенчались успехом «миролюбивые» действия немецкого правительства, чтобы Россия и Сербия не пошли на уступки. Дело шло на этот раз о том, чтобы принудить к войне. И дело удалось. "С глубокой скорбью мы видим разбитыми наши неустанные стремления к сохранению всеобщего мира"… и т. д.

То, что немецкие батальоны вступили в Бельгию, что германский рейхстаг был поставлен перед совершившимся фактом войны и военного осадного положения, ни в коем случае не было неожиданностью, событием, которое в своей политической связи могло бы показаться неожиданным для социал-демократической фракции. Начавшаяся официально 4-го августа война была та самая война, которая в течение десятилетий подготовлялась непрерывно немецкой и международной империалистической политикой, приближение которой немецкая социал- демократия также неустанно предсказывала из года в год в течение десятилетия; та самая, которую социал-демократические парламентарии, газеты и брошюры многократно клеймили, как наглое политическое преступление, не имеющее ничего общего ни с культурой, ни с национальными интересами, являющееся скорее противоположностью того и другого.

И, на самом деле, в этой войне вопрос идет не о "существовании и свободном развитии" Германии, как говорит декларация социал-демократической фракции, ни о немецкой культуре, как пишет социал-демократическая пресса, но о теперешних прибылях немецкого банка в азиатской Турции и о будущих прибылях Маннесманов и Круппов в Марокко, о существовании австрийской реакции — этой "кучи организованного гниения", которая называется Габсбургской монархией, как писал «Форвертс» 25-го июля 1914 г., вопрос стоит о венгерских сливах и свиньях, о параграфе 14-ом, о культуре Фридмана Прохаско, о господстве турецких башибузуков в Малой Азии, о контрреволюции на Балканах.

Большая часть нашей партийной прессы была нравственно возмущена, что противники Германии пользуются в войне "цветными и дикими" — неграми, сиксами, маори. Но эти народы играют в настоящей войне почти ту же самую роль, что и социал-демократические пролетарии европейских стран; и если маори горят желанием, по сообщению Рейтера, разбивать черепа во славу английского короля, то они проявляют такое же сознание своих собственных интересов, как немецкая социал-демократическая фракция, которая смешала сохранение Габсбургской монархии, Турции и кассы немецкого банка с существованием свободы и культуры немецкого народа. Но между обоими, конечно, существует крупная разница: маори действуют, повинуясь своему инстинкту людоедов, а не марксистской теории.

V