Крокодилий сторож

– Грегерс, мне придется продать дом. – Слова вылетели у нее изо рта, прежде чем мысль успела укорениться в сознании, но как только они вылетели, Эстер поняла, что это не просто слова. Она представила себе свою детскую со скошенными стенами, маму у старой газовой плиты, тогда кухня располагалась в небольшой комнатке, выходившей во двор. Она сидела на коленях у отца в каминном кресле и читала газету, а его трубка окутывала их дымом, она рисовала мелками и играла в войну с детьми во дворе. В этом доме она увидела лицо своей матери в первый раз и в последний, там она впервые поцеловалась и взяла на руки своего единственного ребенка, и она никогда ни на секунду не задумывалась о том, чтобы этот дом покинуть. Для нее это был не просто дом – в нем была вся ее история. И ее истории.

– Я больше не смогу там жить. Это невозможно.

– Я понимаю.

– Правда? Это ведь и твой дом тоже. Мне бы не хотелось…

– Я и сам об этом думал. Там никогда не будет так, как раньше.

– Да. Теперь там никогда не будет безопасно. По крайней мере для нас. Для меня точно. Так что, как только все немного утрясется, дом надо будет привести в порядок с помощью какой-нибудь клининговой компании, и я его продам. Это не должно быть трудно, несмотря на… убийства. – Ей пришлось заставлять себя произнести это слово. – Кирпич, он ведь кирпич и есть, верно?

Грегерс глубоко вздохнул.

– Меня выпишут завтра или послезавтра, если не будет никаких осложнений.

Эстер неуверенно кивнула. У нее болела грудь, голова была тяжелой, с челюсти еще не спал отек, но ей сказали, что скорее всего она сможет вернуться домой в течение нескольких последующих дней.

– Но… – его голос звучал растерянно, – …но я не знаю, куда мне податься.

– Грегерс, у меня есть идея. Может, поедем куда-нибудь ненадолго отдохнуть, когда нас выпишут? В какое-нибудь теплое местечко с хорошей едой и вином и, может, с видом на море. Тогда и подумаем, куда нам переехать.

– Ну…

Он посмотрел на нее, потом отвернулся, попытался что-то сказать, но не смог. Когда он наконец овладел собой, голос его дрожал.

– Предупреждаю, я не желаю никакой громкой музыки и странной пищи у надувного бассейна и всего такого. И еще по утрам, разрази меня гром, я хочу выпивать чашку хорошего кофе.

Эстер улыбнулась ему.

– Обещаю тебе, Грегерс, мы подыщем местечко с прекрасным кофе.

*

Последние часы уходящего дня у озера были наполнены целой кавалькадой кошмаров. Потом Йеппе оказалось сложно восстановить хронологию событий истекших суток, и в рапорте ему пришлось написать, что у него в голове все перемешалось, как после большой пьянки.

Обнаружив тело Бовина на глубине нескольких метров, водолазы извлекли веревку, которой он привязал себя к корню ивы. Сказали, «двойным полуштыком» – узлом не то чтобы совершенно обыкновенным, но довольно незамысловатым и скорым в исполнении, если знать, как его завязывать. В кармане его брюк нашли полуразмокший клочок бумаги, очень аккуратно сложенный, на котором было написано одно-единственное слово: Звездочка.

Анетте вернулась после беседы с родителями девочки и подтвердила, что несколько часов назад Бовин объявился на игровой площадке детского садика «Яблочная ферма» и заманил Софию обещанием накупить ей сладостей и отвести в Тиволи. Взрослые их разговора не слышали, но в том и заключался весь смысл, объяснил он Софии, иначе пришлось бы со всеми делиться. Кроме того, родители тайком подтвердили, что София действительно была удочерена в ходе так называемого прямого усыновления. Потом они уехали.

Нюбо осмотрел тело, не ручаясь за точность выводов до проведения вскрытия, и предположил, что Бовин погиб от своей руки, вспоров себе живот слева направо. Этот способ был знаком Йеппе по фильму «Последний самурай»; сэппуку – самоубийство, совершаемое самураем, чтобы избежать позора, связанного с попаданием в руки врагов. Еще одна драма. Дай бог, последняя. Процедура по очевидным причинам была проведена под водой, потому что после манипуляций с ножом он не сумел бы опуститься на дно и привязаться к корню дерева. Вероятно, он доплыл до корней и очень быстро привязал себя к ним, чтобы не захлебнуться до совершения сэппуку. Зачем вообще Бовину понадобилось вспарывать себе брюхо, если он мог просто-напросто захлебнуться, Нюбо, естественно, сказать не мог. Тем не менее это требовало невероятных сил и технической изощренности.