Крокодилова свадьба

– Господин Шляпс, вы оттаиваете! Я же говорил, что в людях избыток тоже плох. Баланс берет свое, – после этих слов истошно мяукнул Грым, словно кто-то наступил ему на хвост. – И Грым со мной полностью согласен, он мой хороший и пушистый комок шерсти!

Люминограф пропустил это замечание мимо ушей – точнее, заставил себя поверить, что сделал это.

Выбравшись на улицу, гости хлопнули Фиолетовой Дверью с оттенком пурпурного и решили не задерживаться на крыльце. После бесед с Шизанте всем им было как-то не по себе. Отойдя от поросшего легендами и слухами дома, первой заговорила Октава, бледная, как пломбир.

– Нельзя, чтобы на свадьбе хоть кто-то умер, – дрожащим голосом протянула девушка. – Это же просто… кошмар.

– Еще не факт, что кто-то умрет, может это будет просто какая-нибудь аномалия, – поспешил успокоить Крокодилу младшую Глиццерин и положил руку ей на плечо.

– Он сам не знает, что конкретно случится, – люминограф снял шляпу, посмотрел на время, потом надел головной убор обратно. – Но он был предельно уверен в том, что произойдет что-то нехорошее.

– И зачем Чернокнигу это все вообще нужно? Он что, собрался всех поубивать? – почесал подбородок Пшикс.

– Уже не столь важно, зачем ему это нужно. Главное, что это повлечет за собой нечто нехорошее, а вот этого никак не должно случиться. У меня у мамы свадьба!

– Я подумал, – начал Диафрагм, – что есть один человек, который точно знает, что задумал Честер, и для чего ему понадобилась моя… ваша… наша жизнь

– Можете смело говорить, что она ваша, – успокоила его Октава.

– Это Бальзаме, – никак не отреагировав на реплику девушки, сообщил люминограф.

– Октава права, сейчас уже действительно без разницы, для чего ему понадобилось столько жизни. Главное, чтобы ничего не случилось. И, по-моему, мы вполне себе можем это предотвратить – я не думаю, что одних свечей ему хватит.

– Только это нужно делать как-то незаметно, – добавила Октава. – И не подавать виду.

– Вам действительно не важно, зачем Честеру понадобилось столько жизни? – вот сейчас Шляпс по-настоящему удивился, притом так сильно, что даже остановился. Крокодила и Пшикс заметили это не сразу, чуть уйдя вперед, а потом повернули головы.

– Ну, скажем так, это дело не первоначальной важности, – ответил пиротехник.

– А вот мне кажется, хорошо бы узнать, в чем соль, тогда намного проще будет действовать. Я сам могу поговорить с Бальзаме и все разузнать.

Диафрагму надоело стоять, и он присел на ближайшие ступеньки.

– Думаете, он расскажет? – засомневалась Октава.

– Ну, с ним буду говорить я, поэтому точно расскажет, – хмыкнул люминограф.

Девушка хотела что-то ответить, но взгляд ее упал на часы в черном котелке Диафрагма. Она громко ойкнула, чуть было не подпрыгнув.

– Ой, мы ведь опоздаем! Нужно готовить спецэффекты… и все для этого дыма.

– Да, хорошо бы прибавить скорости, – Глиццерин взял Октаву под руку, отчего на ее до того момента пломбирно-бледном лице проступил легкий румянец.

– Только пообещайте мне, – обратилась девушка к все еще сидящему на ступеньках Шляпсу, – что вы не будете говорить с Бальзаме. А если вдруг нарушите обещание, то хотя бы не будете его трогать. Но лучше и вовсе не говорить.

– Обещаю, – улыбнулся люминограф. На лбу заиграли, как трещины на иссушенной земле, морщинки. – Только зайду домой забрать светопарат.

Октава недоверчиво прищурилась, вздохнула и развернулась.

Диафрагм Шляпс проводил их с Глиццерином взглядом, не испытывая абсолютно никаких зазрений совести – в конце концов, он соврал лишь наполовину, а это-то и враньем уже не считается. Так, слегка недостоверная правда.

Время, как и магия, пронизывает все вокруг быстрыми, журчащими, незримыми потоками – вместе они несутся через пространство, поддерживая фундамент бытия и сшивая кусочки мироздания разноцветными нитками, в случае магии – фиолетовыми, в случае времени – матово-желтыми. Но это если прибегать к визуализации.

И если потоки магии питают фонари, големов, шестеренки, магические звонки и становятся обязательной частью опытов волшебников, то потоки времени просто текут вокруг – неизученные, неизведанные и неподчиненные, как, собственно, светящаяся жизнь.

Поэтому, каждый раз, глядя на часы, никто никогда не задумывается об этих потоках – ну тикают себе стрелки и тикают, что такого, обычный механизм. И уж тем более никто не задумывается о жизни, глядя прямо на нее в упор, потому что в голове возникает примерно то же самое, что и в случае с часами – ну, живет оно и живет, обычная жизнь. Время, по крайней мере, научились использовать для создания часов, разделения дня на время суток – не на прямую, конечно. Ну а жизнь… оно просто есть, что с нее взять. И ничего от нее не получишь.