Крокодилова свадьба

Вообще, Диафрагм напоминал собой какой-то батут – все неприятное, что летело в него, люминограф с лихвой выплескивал обратно. Но батут это был неправильным: то ли он страдал постоянным несварением резинового желудка, то ли время вокруг него слегка перешили. И все раскаленные камни раздражения люминограф отражал уже остывшими, с опозданием – но все-таки, отражал. Поэтому, иногда под град таких камней попадал тот, кто ни одного булыжника в Шляпса до этого не бросил.

Теперь у него клянчили светопарат. Ну просто замечательно.

– Даже слов нет, – выразил мысли вслух Шляпс.

– Это вы погодите! – отозвался какой-то старичок с третьего ряда. – Они обещали какие-то навороченные чудеса! Тогда ни то, что слов, мыслей не будет! А вообще, помолчите, похоже, начинается.

В зале погасили свет.

Господин Диафрагм тяжело вздохнул. Просить делать люминки в темноте – верх абсурда.

Старичок рядом шикнул на него, и люминограф поспешил спуститься поближе к сцене.

Заскрипели движимые магией шестеренки, но их тут же заглушили овации.

Блестящий занавес открывался.

Громкие аплодисменты сменились мертвецкой тишиной, как-то слишком резко, словно звуковая дорожка внезапно оборвалась. И только один-другой чих нарушал затишье перед театральной бурей, вроде как даже складываясь в некий звуковой узор из чихов.

Шляпс кое-как настроил светопарат в темноте и приготовился.

Из-за занавеса тонкой пеленой повалил зеленоватый дым, который клубился в самом низу сцены, прикрывая обувь актеров и собираясь в одно упавшее на землю облако. В центре стоял актер в старомодном костюме, который почему-то облепили блестками. Диафрагм не очень хорошо разбирался в истории, но даже ему было понятно, что такого – по сюжету постановки, а она была исторической, – быть не могло.

Шляпс вздохнул про себя – не дай бог во время святой паузы перед началом спектакля сделать это вслух – и списал все на художественную условность.

Актер с тонкой бородкой клинышком смотрел куда-то вверх, пока дым становился все более и более зеленым. Потом мужчина резко повернулся и, смотря прямо в зал, начал свой монолог:

– А что есть жизнь? Лишь рока легкие осколки, которые несутся вдаль, цепляя нас, уволакивая за собой в пустоту… О, что есть жизнь! Если бы я знал, что все закончится вот так, и буду стоять я здесь, удрученный, как некогда стоял мой дед и прадед! О горе мне, несчастному! Я слеп в душе, но лучше быть слепым глазами, не видя мрак тот, что как сон в двенадцатую ночь летит над миром…

Шляпсу понравился кадр – светопарат щелкнул, зашипел, вспыхнул, а вверх вылетала струйка дыма, присоединившись к пиршеству задымления.

Актер осекся и смерил глазами люминографа, стоявшего прямо у сцены. Потом откашлялся и продолжил:

– …летит над мир грез и вечности. И не помешают мне все презренные демоны, и пусть хранит меня душа поэта! – худой актер уткнулся взглядом в Диафрагма, видимо решив морально продырявить, но люминограф был не бумажным и на такие фокусы не велся. Шляпс поймал взгляд и, чтобы вывести актера из себя еще больше, сделал новую люминку – нечего так выразительно смотреть с негодованием.

Диафрагма толкнула в бок женщина, сидящая на первом ряду.

– Можно потише! – зашипела она. – Все-таки, это гениальный спектакль! Переосмысление классического произведения на современный лад…

– Какого конкретно произведения? – уточнил Диафрагм.

– Всех сразу! В этом-то и прелесть. Заметьте, все начинается с конца – как интересно и, главное, держит интригу!

– Готов поспорить, что этот парень будет мстить родному дядьке.

– Тсс! Да помолчите вы! И перестаньте щелкать соей… щелкалкой

– Обращайтесь к режиссеру, – фыркнул Шляпс. – Можно было подумать, прежде чем заказывать люминографа.

– Ой, вы что, делаете эти самые картинки

Диафрагм решил промолчать.

– Надо будет обязательно обратиться к вам после представления. А сейчас помолчите и наслаждайтесь!

– …не знаю, куда рок меня в итоге принесет! Но до того он нес меня сюда и только. Взирайте же на то, что было! – актер закончил монолог, полный глубинного, важного, но непонятного смысла, и легким движением руки сорвал с себя блестящий костюм – под ним оказался только голый торс. Потом мужчина встал на четвереньки и погрузился в дым, который своими несуществующими ручонками дотрагивался уже до колен актера.

Загремела напряженная музыка – оркестр очень умело спрятался за сценой. Музыканты затрубили так громко, что по креслам прошлась легкая вибрация.

А потом – началось шоу.

Из умело спрятанных на сцене машин стали вырываться клубы дыма в форме черепов, которые зеркалами и магическими фонарями окрашивались в призрачно-зеленый. Оркестр буквально хрипел всеми духовыми инструментами, какими только можно было – сцена стала похожа на трухлявого мертвеца, с громким кашлем восстававшего из могилы.

Актер, переодевшийся в какой-то рваный балахон, вынырнул из-под зеленой пелены, выпрямившись.

Оркестр загремел сильнее. Из-под сцены с шипением полетели искры, вырвались столбы пламени, раздались звуки слабых взрывов. Пиротехника сработала на полную катушку.