Крокозябры (сборник)

— Не совсем.

— А кто твои родители, почему ты скрываешь? — вдруг набросилась на Надю Виола.

Две ближайшие подруги не могли рассказать друг другу простых вещей. Одна — потому что родители ее были из черниговских дворян, обоих расстреляли «красные дьяволята», Виолины товарищи. А вдруг и она сама? Потому лучше было никому не рассказывать о своей семье. Колины родители-помещики тоже были расстреляны, это их сблизило и было общей тайной. Чтоб никто не узнал об их происхождении, они не должны были появляться в родных местах. Коля достал себе справку «происхождение — из крестьян» с припиской «бедняков». А теперь нет больше красных, есть новый век с новым царем, и жить надо так, будто все это ныне, и присно, и вовеки веков. Надя и Коля выбрали себе девиз: «Если тебя бьют по левой щеке, подставь правую», но этот девиз тоже был тайным, потому что доктрина нового века формулировалась прямо противоположным образом: «бей гадину», «кто не с нами, тот против нас», «никакой пощады врагу».

— Я не скрываю, мои из рабочих, Колины — из крестьян, все погибли, — отозвалась Надя.

— Тогда я тебе скажу, что такое марксистская любовь. Она должна вдохновлять, помогать работе, и неважно, в каких мужчинах или женщинах она тебе является, неважно, сколько их и как их зовут. В противном случае это не любовь, а помрачение рассудка, душевная болезнь, которой меня как раз заразил Марк.

— Илья — тоже «марксистский»?

Виля не обиделась на иронию в голосе. Она — пропагандист, и ее задача — объяснять тем, кто не понимает.

— Есть люди, которые просто живут, как живут коровы или овцы, понимаешь? — Надя не понимала, но хотела понять. — Они выпали из истории, из времени и просто пасутся на своих пастбищах, заботясь только об элементарных потребностях: есть, спать, рожать детей.

— Но так живут все.

— Да, все едят, спят и рожают детей. Вопрос в том лишь, делают они это бессознательно или в их жизни есть цель, смысл.

А цель не может быть в самом человеке. В семнадцатом мы восстали против того, что живут и участвуют в истории только титулованные и богатые, а остальные подбирают крошки с их стола. Теперь в истории участвуют все, и грамотными скоро будут все, мы разбудили творчество масс, освободили массы из плена многовекового сна, теперь они творят историю. Марксистская любовь нужна была на первом этапе, чтоб разворошить стереотипы, порвать узы брака, в которых женщина была угнетена, а теперь — другой этап. Теперь мы должны выращивать новые клетки общества, как есть партячейка, так должна быть и семья — ячейка общества. Изменилось время, изменились и задачи. Настоящая жизнь всегда актуальна, всегда ко времени. Мы с Ильей сможем дать времени то, что оно просит.

— А мы с Колей не ко времени, — Надя бросила это будто с гордостью.

— Ну, вы с Колей и не стремитесь жить в истории.

— Да, у нас сугубо частная жизнь.

— Уж ты скажешь, «частная», как частная собственность. Это называется «личная жизнь». Чаще всего это мещанство, но вы с Колей, — тут Виола опять забыла о себе как о творце истории, — знаешь, Надька, мне бы хотелось, чтоб мы с Илюшей и с детьми жили как вы.

— Все же я не понимаю, почему ты так стремишься произвести Илюшу в отцы Маше, чем плохо, если она будет звать его «дядя Илья» или просто «Илья»?

— Давай поклянемся друг другу, как Герцен и Огарев, что ты всегда и всем будешь говорить, что Илья — Машин отец. Никто и никогда не узнает кто… Иначе ей не будет жизни, ее посадят или расстреляют, потому что де-факто сын за отца отвечает. И дочь отвечает. А может, и внучка будет отвечать. Илья — это как раз то, что нужно.

— Согласна. Отец — Илья. Обещаю тебе. — И подружки обнялись.

— Я тебе тоже обещаю: когда за тобой придут, позвони мне, и я подтвержу, что вы с Колей пролетарско-бедняцкого происхождения.

— С чего это к нам придут? Мы, слава богу, никому не интересны.

— Интересны все. А ваше происхождение написано на ваших лицах. Не говоря о фамилии, которую вы не удосужились сменить. Квартир же не только в Питере не хватает, в Москве их не хватает еще больше, и этим займутся в ближайшее время. В память о Сергее Кострикове, товарище Кирове.

И вот настало 31 декабря. Илья срубил пушистую елку, в доме запахло хвоей. Коля раздобыл в госпитале ваты, чтоб положить под елку как снег. Надя взяла у одного садовода антоновки, взамен дала ему читать очередную книгу, а то он скучал и боялся одичать. Илья раздобыл поросенка. Виля была поражена, что в ее новогоднем пайке не было шоколадных конфет, одни леденцы. Шампанское, кило мандаринов, гречка, шпроты. Она привязала к леденцам нитки мулине и повесила на елку. А мандарины разложила на «снегу» под елкой. Еще удалось купить красно-золотые бумажные хлопушки, посеребренных петухов и мишек из картона, гирлянду из стеклянных трубочек и шариков — елка получилась нарядная.

Коле сшили из красного кумача — чего было завались в Миллерово, так это красного кумача — костюм Деда Мороза, оторочили белым плюшем. Накрыли стол, потушили свет. Дед Мороз сказал: «Елочка, зажгись!» — и зажег свечки.

— А теперь, девочки, просите, что хотите.