Кроманьонец

Чужаки оживились, стали брать то пластины с деревянными рукоятками, то наконечники дротиков. Один из них, невысокий коренастый крепыш, попробовал проверить подушечкой пальца нож на остроту и тут же, порезавшись до крови, завизжал. И наши и чужаки засмеялись. Торг пошел веселее и судя по довольному выражению лица вожака «белок» — успешно.

* * *

Сумерки заползли к реке и забрали воду, съели постепенно, начиная снизу стебли камыша и осоки, поглотили корявые, черные притопленные кусты и вывороченные корневища, с протянутыми кверху острыми крючковатыми ветками, подрезали ольховник, оставив лишь голые прутья-вершинки…

Горели костры, и пахло жареным мясом. Я грелся у огня и смотрел на круглое лицо вождя чужаков. Оно густо заросло кудлатой бородкой, и нечесаные пепельные космы скрывали лоб.

Наверное, духи нашептали познакомиться именно с ним, а он к удивлению будто и сам, как оказалось, был не против пообщаться. Назвался Ниером. Услышав мое имя, усмехнулся и предложил посидеть у костра. К огоньку я присел не сразу. Достав из мешка горшок с чагой, высыпал сухие, рыжие щепки на кусочек шкуры, засунул обратно. Сходил к реке и, наполнив посудину, вернулся.

Выгреб из огня немного углей и поставил на них горшок. Ниер смотрел с любопытством, не более. Интерес в его маленьких, под припухшими веками глазах вспыхнул, когда вода стала закипать. Бросив в нее немного чаги, я достал и чашки.

— Что это? — спросил он.

Я, полагая, что вопрос относится к вареву, ответил:

— Лекарство. Чтобы не болеть и быть сильным!

Он рассмеялся.

— Наша шаманка могла бы многому тебя научить, мальчик. Я хочу знать, кто это сделал?

— Я сделал.

— Духи подсказали?

Ехидная улыбка обнажила белоснежные, но кривые зубы.

— Они.

— Пусть так. Что ты за это, — он ткнул пальцем в горшок, — И за это, — показал на чашки, — Хочешь?

Конечно, я ликовал! Поэтому, ответил сразу, без раздумий:

— Одежду, как у тебя!

— Получишь!

Ниер забрал из моих рук чашку и стал ее разглядывать. Потом позвал соплеменника, выкрикнув в темноту его имя. Мне послышалось, будто прозвучало — Онай. Хотя «о», брошенное с придыханием могло оказаться и «хо». Хонай — тоже имени подойдет.

К костру вскоре подошел тот чужак, что порезал палец. Ниер не попросил, скорее, приказал Хонаю принести для меня одежду. Он кивнул и растворился в темноте. Я пока вытащил из хвороста палку и, разломив ее пополам, снял горшочек с углей.

Ниер налюбовавшись чашкой, спросил:

— Зачем тебе зверь?

Муська пристроилась у моих ног, но время от времени вскакивала. Сейчас она тоже стояла, глядя вслед ушедшему.

— Нашел в лесу. Привык к ней.

Глажу волчицу и не могу скрыть, что мне это нравится.

— Это баловство. Вырастет в лес уйдет. Вот зиму назад Ноттой убил свинью, а поросят Хотта забрала и выкормила. Польза была…

«Все-таки — „хо“! Имя женщины прозвучало четче».

Хотел спросить у него, чем поросят кормили, тут же решил, что не хочу говорить об этом. Вот если бы он научил соплеменников шкуры выделывать, но знаю, что не научит. Молчу…

Коснулся горшка. Уже не горячий. И не мудрено, воздух холодный, градусов двенадцать, а может, и меньше.

Плеснул в чашку отвар, передаю Ниеру. Он принимает угощение и отдает мне пустую. Наливаю и себе.

Выпили по второй, третьей…

Пьем не спеша. Ниер даже снизошел до похвалы.

— Приятно пить горячую воду. А зимой…

Насколько приятно ему выпить чай зимой он так и не сказал. О чем-то задумался.

Вернулся Хонай и что-то прошептал Ниеру в ухо.

— Есть для тебя одежда! Пойдем, под крышей наденешь.

Я, понятное дело с готовностью поднялся. Обрадовался! Дурак старый…

* * *

Волчица бежала всю ночь, натыкаясь в темноте на препятствия и преграды, которые замедляли ее бег, но не сбивали охоты двигаться дальше. И днем ей не стало легче. Река вошла в лес, и бежать пришлось, часто обходя густые заросли. Она теряла из виду людей, сидящих на странном дереве, плывшем по воде.

Осторожно ступая, она вышла из-за деревьев на большую поляну. Несколько минут стояла там, слушая и принюхиваясь.

До ее слуха доносились глухие голоса мужчин, пронзительные женские и даже тонкий жалобный плач ребенка.

Она смотрела на высокие, обтянутые шкурами чумы, пламя костров и дым, медленно поднимающийся в спокойном воздухе. Ее ноздри улавливали множество знакомых запахов. Но она не стала спешить и улеглась на траву.

Прошел час, прошел другой, в ее глазах светилась тоска. Она дрожала от охватившего ее желания подойти ближе к кострам и найти единственного небезразличного ей человека.

Волчица помнила своих братьев, запах, и вкус молока матери — источник тепла и пищи. Но человек, случайно появившейся в ее жизни, стал чем-то большим и воспоминания о нем почти заслонили воспоминания о первых месяцах жизни.

Она не умела мыслить, как люди, но все, что она хотела, было ясным и определенным: найти человека и быть рядом!

Тот восторг и трепет, которые она чувствовала к нему, были сродни тому восторгу и трепету, которые ощущают дети к родителям.

От чувства одиночества вдруг охватившего волчицу, ей захотелось сесть и завыть. Громко и протяжно…

* * *

«Какой же я дурак!» — первое, о чем подумал, открыв глаза.